— Мы с леди Магдаленой нашли в хранилище опрокинутые книги, — сказал Дагоберт.
— Неужели леди Магдалена думает, что я получил это за чтение одной из самых опасных книг?
— Нет, дитя моё.
— Это Зигмар сердится на меня? — спросил Дидерик, и кровавые слезы выступили у него на глазах. — За то, что прочитал ту книгу?
— Нет, Малыш Дидерик, — сказал Дагоберт мальчику, — это не так. Бог-Король не мог бы гордиться больше твоей тяжелой работой в храме и в учебе. Госпожа Магдалена думает, что ты, возможно, вдохнул что-то: какую-то древнюю чуму или заразу. Что-то, оставленное там давным-давно одним из врагов Зигмара. Бог-Король не сердится на тебя. Он сердится на меня. Это я должен быть наказан.
Дидерик начал кашлять. На этот раз ему потребовалось несколько минут, чтобы остановиться. Дагоберт обнял его, чтобы хрупкий мальчик не погиб от сотрясений. Пока они лежали там, перед яростью огня, оба, замерев, молчали.
— Отец? — сказал Дидерик, и в его голосе прозвучал лишь сдавленный вздох.
— Да, мое дорогое дитя? — Дагоберт осмелился ответить.
— Я прощаю тебя, — одними губами произнес мальчик.
Священник прочел эти слова на его сухих, почерневших губах. По толстым щекам священника катились слезы. Он положил ребенка на спину. Это было самое время.
— Бог-Король ждет тебя, — сказал ему Дагоберт.
— Там что-то есть, — прошипел Дидерик. — В темноте.
— Это он, — сказал Дагоберт. — Не бойся, я помогу тебе прийти к нему.
Лицо мальчика исказилось от внезапного ужаса и отвращения.
— Это не Бог-Король… — сказал Дидерик. Эти слова все еще были на его губах, когда он испустил последний вздох.
Повелитель Всего наслаждается песнями, пением играющих детей, держащихся за руки и танцующих вокруг. Они поют о цветах, о его язвах, проносящихся по земле, и о пепле сожженных тел. Они празднуют эту жизнь смерти, ибо он является одновременно и причиной их страданий, и тем, кто хотел бы спасти их от них. Он определяет время с помощью боли и страха, которые он приносит в смертные жизни. Хотя они и не знают этого, они поют и танцуют под мелодию зова Великой Чумы.
Он забирает много душ таким образом. Как и урожай, они взвешиваются и измеряются. Они — его десятина. Его награда за архитектуру агонии — это его вклад в их смертельную неудачу.
Подобно косе, Господь Всего Сущего не выбирает между одним стеблем и другим. С таким количеством душ, питающих его вечный аппетит к страданиям и концу, он не пропустит ни одного стебля. Неужели мельница пропускает только одно зерно? Хлеб, лишенный муки, который пылит пол своей забытой щедростью? Крошка во рту, которая падает с губы?
