Гёте, которому в то время было шестьдесят пять, переживал очередной творческий взлет: он писал стихи, вошедшие в «Западно-восточный диван», — гениальную вариацию на тему персидской лирики Хафиза, знакомого Гёте по переводам Йозефа фон Хаммер-Пургшталя. Гёте пытался почерпнуть жизненной силы у незаходящей зари Востока, бежав от тревожной действительности последних Наполеоновских кампаний.
Гёте был рад примерить персидский костюм и вписаться в традицию, в которой вся ощутимая реальность со всеми ее мельчайшими составляющими становится символом, за которым проглядывает божественная полнота жизни. Повесть его жизни, начертанная в пыли и сдобренная вином, открывается бесконечности и меняет окраску, становится чем-то эфемерным и одновременно вечным, как напоминающие павильоны визиря цветки мака. Отныне Гёте отдает предпочтение не точеному профилю греческой статуи, а течению воды. Впрочем, и вода — форма, предел, подвижная, но четкая фигура, которую рисуют причудливые струи фонтанов. Великий классик всегда любил форму, конечное, различимое, но отныне он был занят поисками формы, которая, подобно нарисованной струями фонтана фигуре или очертаниям любимого тела, была бы не чем-то застывшим и неподвижным, а течением и становлением, самой жизнью.
В одном из стихотворений из «Западно-восточного дивана» прекрасная Зулейка говорит, что перед лицом Бога все вечно, что божественную жизнь можно на мгновение полюбить и в самой Зулейке, в ее нежной, ускользающей красоте. Зулейка понимает, что воплощает ускользающее мгновение, гребень волны, кромку облака, но она счастлива от понимания того, что на мгновение ритм этого течения сосредоточился в ней. Ее не околдовывает и не печалит бесконечное изменение; она до такой степени ощущает себя частью многообразной, изменчивой жизни, что ей не нужно торопить собственное преображение или прикладывать для этого какие-либо усилия — так же как Гёте не нужно ломать метр и рифму катрена, чтобы уловить открытую, обращенную в будущее мелодию становления, слить с ней собственную песнь.
Гёте познакомился с Марианной, и в «Западно-восточном диване» Марианна превратилась в Зулейку. Так родился один из великих шедевров любовной поэзии всех времен, но родилось и нечто более великое. «Западно-восточный диван» и содержащийся в книге, исключительной по красоте, диалог влюбленных подписан именем Гёте. Однако Марианна — не только возлюбленная поэта, которую он воспел в своих стихах, одни из лучших стихотворений «Западно-восточного дивана» принадлежат ее перу. Гёте включил их в книгу и опубликовал под своим именем. Лишь в 1869 году, через много лет после смерти поэта и через девять лет после смерти Зулейки, филолог Герман Гримм — ему Марианна доверила тайну и показала свою переписку с Гёте, которую она хранила в секрете, — поведал миру о том, что несколько стихотворений из книги, причем одни из лучших, сочинил не Гёте, а она.
