Шутливый тон повествования сводит трактат к nugella, пустяку, однако за шуткой слышен голос ученого, верящего в истину и в науку, различающего в геометрии божественную упорядоченность творения и изучающего ее со строжайшей точностью, осознавая, что знание увеличивает ощущение тайны и что истинная тайна не та, перед которой ум сдается, радостно уступив суеверию, а та, что разум не устает исследовать, применяя собственные орудия. Геометр вглядывается в божественный чертеж. Сэр Генри Уоттон писал в 1620 году Бэкону о том, что в Линце, в кабинете у Кеплера, видел написанную Кеплером картину — пейзаж, и что Кеплер признался ему: «Я пишу пейзажи как математик».
Краски, свет, тени, деревья, пятна кустарника, разнообразие природы, которая кажется многословной и беспорядочной, подчиняются законам, пропорциям, отношениям, сводятся к игре углов и линий, и только математик способен ее разглядеть. Однако математик, — пишет Кеплер своему знатному покровителю, — ничего не имеет и ничего не получает; возможно, из-за того, что его карман пуст и его карандаш играет с абстракциями, он очерчивает пустоту круглым знаком нуля, ему известны лишь знаки, а не предметы. Поэтому ему пристало заниматься снегом, который растворяется, превращаясь в ничто, и латинское название которого nix, nivis напоминает по звучанию немецкое Nichts.
Кеплеру не хотелось отказываться от мысли, что Солнечная система находится в центре Вселенной, он ненавидел бесконечность, которая была для него равносильна хаосу; когда он отдал богу душу, рядом с ним находился пастор евангелической церкви Регенсбурга Сигизмунд Кристоф Дорауэр, утешавший его «мужественно, как и подобает слуге Божьему». Однако в изящном трактате о снеге и ничто Кеплер поочередно отбрасывает, уничтожает, отрицает, исключает все гипотезы, словно подражая таянию снежных хлопьев. Mathematicus, Philosophus et Historicus, как он сам себя называл, радостно жил в созданной Богом вселенной. У нас точность вызывает меньше доверия, и, вероятно, нам не стоит писать пейзажи нашей жизни, как математикам. Это может обернуться необратимым простым вычитанием, результат которого, круглый белый ноль, будет походить на Кеплеров снег, на бесформенное пятно, полученное при стирании пейзажа и того, кто его населяет.
В Регенсбурге существовала традиция устраивать процессию с пальмовым ослом — шествие, в ходе которого статую Иисуса возили на деревянном осле в память о торжественном входе в Иерусалим перед Страстной неделей. Главным героем церемонии оказывался осел, и надо признать, что животное, над которым смеются и с которым обычно дурно обращаются, заслуживает подобного почета. Люди привыкли унижать осла, награждать его ощутимыми тумаками и неощутимыми, но столь же обидными оскорблениями; осел тянет повозку, тащит вьюк, выдерживает вес жизни, а жизнь, как известно, неблагодарна и несправедлива к тем, кто ей помогает. Жизнь позволяет очаровать себя любовным романам и слезопрошибательным фильмам, она предпочитает счастливые судьбы прозе действительности, поэтому ее больше очаровывают скакуны из Аскота, чем бредущие по деревенским тропинкам ослы.
