В систематические построения Невекловского то и дело проникает фрагментарность, забредают случайные подробности. Инженер с грустью отмечает, что межевой столб, установленный Каракаллой в трех милях от Пассау, бесследно исчез; в упорядоченный перечень вошедших в историю путешествий по реке, среди императорских флотилий и кораблей, перевозивших послов Высокой Порты, затесался поход «некоего Стефана Церера», который в 1528 году сел на корабль в Регенсбурге и спустился вниз по Дунаю.
Разумеется, Невекловский замечал, что порой выстроенное им здание начитает шататься; свирепый ветер неповторимой и ускользающей единичности перемешивает бумаги, разрывает нити, которыми они сшиты, — и тут врывается непосредственная, проживаемая каждое мгновение жизнь. Изучая жаргон и словарь лодочников, Невекловский, естественно, останавливается на существующих словарях, подробно о них рассказывает, комментирует, однако он не испытывает растерянности, а оказывается очарован анархическими заявлениями, содержащимися в опубликованной в 1819 году книге Й. А. Шультеса «Путешествия по Дунаю».
На двенадцатой странице первого тома Шультес сообщает, что взялся за составление лексикона лодочников, но оставил эту затею, потому что, чтобы выучить их язык, достаточно понаблюдать за тем, какие они выполняют действия и что при этом друг другу кричат, заглядывать всякую секунду в словарь нет никакой нужды. Растерянный Невекловский вдруг понимает, что, видя лишь жесты и лица, слушая раздающиеся на берегах реки звуки, можно действительно уловить слово, его неповторимый вкус и цвет, существующие во всей полноте в окружающем это слово ближайшем контексте, среди обменивающегося оскорблениями сброда (славу любителей крепко и много выпить подтверждают тревожные приказы императора и барочные проповеди заклеймившего этот грех Абрахама а Санта-Клара). Брань, непристойные жесты, лица, жаргон исчезли, их смыло речной водой, затянуло в омут времени; Шультес прекрасно понимал, что удержать их не под силу ни одному словарю, поэтому он и не стал тратить силы впустую. Наверняка Невекловский знал, что дунайский поток унесет и поглотит и его пять килограммов девятьсот граммов бумаги, рассказывающие о верхнем течении Дуная, но он мгновенно приходит в себя, загоняет обратно, в неизведанные воды своего сердца, нигилистическую дрожь и порицает Шультеса за то, что тот не завершил работу над словарем.
Невекловский надежно укрыт от доносящихся из ниоткуда порывов ветра; вся его достойная похвалы жизнь окружена и защищена 2164 страницами, она выросла внутри их, словно во дворе крепости, черная обложка и толстый том обернулись неприступной стеной, верой, что не разочарует и не предаст.
