Дунай | страница 33

Анархист, зачастую действовавший себе во вред, Селин заплатил дорогую поэтическую и интеллектуальную цену за презрение, которым он питался. Презрение способно сыграть злую шутку; любая фраза, любой поступок, любое утверждение кажется глупым тому, кто воспринимает их со своего рода метафизической предубежденностью, видя все на расплывчатом, неуловимом, недостижимом фоне жизни, рядом с которым всякий моральный принцип кажется недостаточным и претенциозным. Декларация прав человека звучит смешно и напыщенно, и она, безусловно, жалка в своем несоответствии бездне существования. Но тот, кто выслушивает ее с ухмылкой умника, считая себя вдохновленным и конгениальным толкователем этой бездны, оказывается столь же напыщенным и столь же далеким от сфинкса. Селин может потешаться над тем, кто рассуждает о демократии, но с таким же успехом в силу той же механической логики насмешки последний болтун может потешаться над каждым словом Селина. Селин еще и Тартюф, ханжа, хотя он и пытается защититься, вкладывая это оскорбительное определение самого себя в уста профессора И. «Mes accusateurs sont tous de employés — moi, non»[19], — такое мог сказать только ханжа. Кафка был служащим, но уж он точно не больший ханжа, чем Селин. Это верно, но ведь Кафка еврей.

Веришь ли ты в Ульм? — вопрошал Селин во время бегства по землям разоренной Германии. С ехидством и горькой насмешкой он спрашивал себя, существует ли еще Ульм или его разбомбили? Когда действительность безжалостно уничтожают, думать о ней становится актом веры. Но когда всякий миг уничтожается вся действительность (к счастью, не всегда при этом разыгрывается кровавый спектакль разрыва фосфорных бомб, это может произойти почти незаметно), остается лишь верить в то, что действительность существует. С этой верой живешь, она проникает в движения тела, придает жизненно необходимую твердую уверенность, позволяющую идти по свету со спокойным сердцем. Граф Хельмут Джеймс фон Мольтке, правнук прусского фельдмаршала, выигравшего битву при Седане и прозванного мыслителем сражений, твердо верил в Иисуса Христа, когда в 1945 году Народный трибунал Третьего рейха осудил его на смерть как противника гитлеризма; он принял казнь так, как порой принимают приглашение на ужин — идти не хочется, но не отвертеться.

Вера в Бога не столь уж необходима, достаточно веры в творение, позволяющей двигаться среди предметов, не сомневаясь в их существовании, будучи убежденным в неоспоримой правде стула, зонтика, сигареты, дружбы. Сомневаешься — пропал, как тот, кто боится оказаться несостоятельным в постели и в итоге оказывается несостоятельным. Нам хорошо рядом с людьми, которые помогают нам удостовериться в присутствии мира, подобно тому, как любимое тело дарит уверенность в плечах, груди, изгибе бедер, их волне, что держит тебя, словно морская вода. Тому, у кого нет веры, советовал Зингер, стоит вести себя так, будто она у него есть: вера придет позже.