Возможно, писать означает заполнять пробелы бытия, пустоту, внезапно открывающуюся в наши часы и дни среди заполняющих комнату предметов, засасывая их в водоворот безутешности и бесконечной малозначимости. Как писал Канетти, чтобы прогнать страх, придумываешь новые имена; путешественник читает и записывает названия станций, через которые проходит его поезд, названия, указанные на углах улиц, куда приводят его ноги, и шагает дальше с чувством облегчения, удовлетворенный порядком и тем, что ему удается разметить ничто.
Зигмунд фон Биркен искал истинные названия вещей и отправлялся в путь, как говорил он сам, чтобы своими глазами увидеть исток Дуная, о котором многие писали, но который немногие потрудились отыскать. Полностью его не убеждала даже «Космография» Себастьяна Мюнстера, связывавшего происхождение Дуная со Всемирным потопом (XI, 11); фон Биркен хотел проверить, возможно ли на самом деле объяснить название реки шумом, грохотом его истоков, как следует из ряда этимологий. Характерная для барокко любовь к шутке и к прихотливому вряд ли позволила бы ему любоваться образом великой реки, которая пересыхает из-за того, что где-то перекрыли кран.
Подобная шутка, — замечает Джиджи, сидя перед бутылкой «Гутеделя» в трактире неподалеку от Брега, где disjecta membra[10] нашей компании ненадолго соединяются воедино, — может прийти в голову лишь сыну нашего века, сомневающемуся в том, что природа по- прежнему существует, что она — загадочная владычица вселенной, что искусственное не лишило ее власти. Не случайно именно в эти дни Дунаю угрожают проекты строительства крупной электростанции между Веной и Гамбургом; протестующие против электростанции зеленые утверждают, что она нарушит экологическое равновесие Donauauen — раскинувшихся вдоль реки плодородных полей, где, словно в тропиках, буйствуют флора, фауна, жизнь. Джиджи, автор отличающихся полнокровной и печальной классичностью научных трудов, но главное — придирчивый гастроном и обидчивый человек, несколько раздражен тем, что Мария Джудитта, пытаясь отстоять (честно говоря, не вполне убедительно) результаты проведенной годом ранее на склоне холма рекогносцировки, внезапно употребила выражение «увидеть свет в конце туннеля», услышав которое Джиджи мгновенно выходит из себя.
Гёте, — продолжает Джиджи, — вряд ли верил в неестественное: у Гёте природа все объемлет и все окружает, заставляет двигаться и создает, с уклончивой иронией, все формы, — даже те, которые внешне ее отрицают и которые людям кажутся «неестественными». Самый одинокий и бесплодный человек, полагающий, что изгнан из ее лона, сам того не ведая, принадлежит природе и играет роль, которую она предназначила ему в вечной игре: кран и водосточный желоб повинуются речному богу.
