Тут Костя почувствовал, что здорово проголодался. Он протянул вилку лоцману, взял хлеб и принялся за осетрину. Лоцман похрустывал перцем и рассматривал шелковые шторки на окнах каюты.
— Кэптен, если появится бот, пусть чиф сообщит сюда.
— Хорошо, Умеран-эффенди. А это вот, — Костя взял вторую бутылку, — мой презент вам.
— Ну что вы, кэптен, — быстро ответил лоцман, — ну что вы! Впрочем, это, может быть, пусть будет для моей семьи… Попросите старпома, пусть сообщит, когда появится бот. — Лоцман взял бутылку, стал прятать ее во внутренний карман пиджака.
Костя повернулся к телефону, позвонил на мостик старпому. Тот ответил:
— Буксирчик уже идет к нам.
Костя снова обернулся к лоцману. Умеран-эффенди деловито укутывал своим красивым галстуком горлышко бутылки, торчащее из кармана. Воротник его желтой рубашки был расстегнут. Изнутри материя протерлась, у отворотов блестела темная жирная полоска.
— Это для моей семьи, — повторил лоцман, и на его смуглом лице проступила частая сеточка синеватых жил.
Оказывается, лицо у лоцмана было совсем пожилое.
— Катер уже идет, Умеран-эффенди.
Лоцман вскочил и засуетился.
— Да нет. Он еще далеко, перекусите, пожалуйста.
Лоцман остановился, взял свою рюмочку:
— Вы очень молоды, кэптен. Я желаю вам удачи.
— Благодарю вас. Спасибо за помощь. Ведь вы — мой первый лоцман.
И они отпили по глотку ледяной, а потому совсем не пахнущей водки.
— Кэптен идет наверх, я спускаюсь в бот. — Лоцман подтянул и застегнул на пуговицу рубашку, горячей сухой ручкой пожал Костину руку и, покачнувшись, быстро пошел по коридору. Он чуть-чуть опьянел, лоцман.
— Александр Андреич, проводите лоцмана! — крикнул Костя в открытую дверь каюты третьего штурмана и стал подниматься на мостик, думая о том, что штурман и правда чересчур увалень и как-то неловко перед иностранцами, даже перед этим Умеран-эффенди, за таких нерасторопных моряков на борту. Было грустно.
Вот и промелькнул в праздничных красках голубой Босфор, который он прошел под проводкой своего первого лоцмана. А ведь мог бы пройти и сам.
Босфор… Изломанный ствол полярной березы… Быстро промелькнул.
И запомнилось, пожалуй, только то, что не стал он еще, Костя, железным капитаном, сжатым, как пружина. А был всего-навсего самим собой.
Костя с мостика понаблюдал, как Умеран-эффенди, поддерживаемый третьим штурманом, взбирался к штормтрапу, как блеснули на фальшборте его лаковые ботинки и как привычно, профессионально ловко стал он спускаться на палубу черного буксирчика, пыхтевшего под бортом «Карска».
