Тео набрал номер трека и нажал на «пуск», разбудив дремавший до поры клавесин. Споём же, любезный друг! — ликуя, воззвало контральто. Споём, — подхватил молодой поэт вкрадчивым тенорком.
— А откуда там женщина? — удивилась Ива.
— Она поет Нерона. Раньше его партию пели кастраты, но мне нравится эта версия.
Больше она ни о чем не спрашивала, но Тео ясно видел, как она наливается, будто райское яблоко, сперва удивлением, потом восторгом и снова удивлением. Что там рассказывал перед началом лукавый конферансье — разве это похоже на беседу друзей? Разве голоса друзей сплетаются так страстно, хмелея от любви? Мартовские коты, и те пристыженно смолкают, услышав их. Не смущайся: это барокко, детка. Тут всегда так — всё вьется, как ивовый прут, манерно дрожит, по-кошачьи выгибая спину в сладкой истоме. Не говори, что тебе не нравится: слишком очевидно обратное.
В паузе перед сменой темы он склонился к самому уху девушки, чтобы не перекрикивать певцов.
— Он дразнит Нерона, этот его хитрый кореш. Заставляет вспомнить о той, ради кого всё затевалось. «Губы, — шепчет он Нерону. — Вспомни ее губы. Скоро она будет твоей».
Он отстранился, чтобы лучше видеть ее лицо — и в этот самый момент император, взятый за живое, издал протяжный стон — самый убедительный по выразительности стон во всей мировой музыке. Щеки Ивы опалило чужой страстью — так резко и так болезненно срезонировала эта страсть с тем, что кипело внутри у нее самой.
Внезапно что-то инородное, змеясь, вползло в музыку — он заметил это по тому лишь, что тональность звука была неправильной. Телефон стоял в прихожей, дверь туда была закрыта, но даже приглушенный звонок невозможно было игнорировать. Он вышел, оставив девушку наедине с распаленным похотью Нероном.
— Привет, — сказала трубка голосом Тины. — Ива там?
— Здесь.
— Дай Мика.
— Его нет.
— Ми?
— Тоже нет.
— Блин, — с горечью заключила сестра. — Я так и знала.
— Мы оперу слушаем, — ответил Тео и, для пущей убедительности, направил трубку в сторону комнаты. — Больше ничего. Я ее пальцем не тронул. Дать ее?
— Не надо, — хмуро сказала Тина, и он подивился, какой она еще ребенок.
Близилось лето — время, когда он, как геккон, начинал искать щели и расщелины. Он спасался от удушающей жары в подвальных клубах, где играл сам и слушал других. Ездил с компанией за город и жил в палатке на речном берегу. Он переставал писать, переставал думать и просто скользил по течению. Он поехал бы в Антарктиду, чтобы перелетовать там, но у него не было денег — не только на Антарктиду, а тупо вообще.
