«…Едва успели они войти в город, оплакивая смерть своего благодетеля, как вдруг почувствовали, что земля дрожит под их ногами. Море в порту, кипя, поднимается и разбивает корабли, стоявшие на якоре; вихри огня и пепла бушуют на улицах и площадях; дома рушатся; крыши падают наземь, стены рассыпаются в прах. Тридцать тысяч жителей обоего пола и всех возрастов погибли под развалинами. Матрос говорил, присвистывая и ругаясь:
— Здесь будет чем поживиться…
…Немедля бежит к развалинам, бросая вызов смерти, чтобы раздобыть денег, находит их, завладевает ими, напивается пьяным и, проспавшись, покупает благосклонность первой попавшейся девицы, встретившейся ему между разрушенных домов, среди умирающих и мертвых».
Да и зачем так далеко ходить: проблема мародерства была и, например, в Чернобыле, только до армянского землетрясения уровень гласности еще не позволял говорить об этом. А может, и правильно, что не говорили. Есть какой-то нравственный изъян во всяком разговоре о недостатках, когда речь идет о пострадавшем народе. В самом деле, нравственно ли судить, оценивать народ, когда ему надо оказывать помощь? Однако что делать!.. Мы ничего не поймем и никаких уроков не извлечем, если забудем, что это произошло именно в Армении.
Если вы не обдумали прежде в собственной голове всего положения того человека, которому хотите помочь… он не получит большого добра от вашей помощи.
Н. Гоголь
Отцы, несущие тела детей на стадион. В этом замкнутом мире, который называется Спитак, самым обыденным и, страшно подумать, естественным делом стало погребение. Погребение почти без ритуалов и вовсе без ритуалов, погребение, потрясающее только в первый момент, когда ты еще человек со стороны, или потом, когда уже уедешь отсюда и вновь станешь человеком со стороны. Но когда ты здесь, в этом мире с названием «Спитак», то — в это трудно поверить — бесконечные похороны перестают разрывать каждый раз душу. Общая тягостная, давящая, пропитанная пылью и тленом атмосфера словно втягивает в свое какое-то полуоцепенение, полудвижение всех, кто хоронит своих, чужих, кто никого не хоронит, а только присутствует при этом. Лишь изредка это оцепенение нарушается каким-нибудь опомнившимся, вырвавшимся из общего размеренного течения сердцем человека, который вдруг забьется и заголосит над гробом или прикрытым тряпьем телом, но на него тогда обратят внимание, возьмут под руки, скажут какие-то слова или просто нальют водки, чтобы эта ядовитая жидкость размягчила на миг спазмы надорванного сердца и дала вытечь со слезами излишкам взбунтовавшегося горя.
