Бойцы, растянувшиеся цепочкой, сидели вдоль трубы, низко повесив головы. Они с трудом передавали друг другу тяжелые мешки. Слабая струя свежего воздуха еле доходила сюда, и они глотали его, словно рыбы, выброшенные на берег.
У Макарова ныли руки и ноги, от копоти першило в горле, на зубах хрустела противная земляная кашица. «Надо выдержать», — подумал он и с силой загнал в землю кирку. Вдруг все поплыло у него перед глазами. Он зашатался и упал.
— Товарищи! Сержанту плохо! — закричал Парфенов и сам, обессилев, уткнулся лицом в рыхлую землю. «Надо отползти немного назад», — успел подумать он и потерял сознание.
Пришел в себя Парфенов часа через полтора. Открыл глаза, осмотрелся: лежал он в котельной на разостланной шинели. Рядом стояли Макаров и капитан Титов.
— Обморок от недостатка кислорода, — говорил Титов. — Необходимо, сержант, устроить ручной вентилятор для искусственной подачи воздуха. Курение в туннеле категорически запрещаю. Освещение сократить. Эти коптилки чертовски портят воздух. Людей в туннеле держать меньше. Лучше на день-другой оттянуть взрыв.
Эти меры предупредили повторение обмороков, и к концу десятого дня саперы приблизились вплотную к немецкому опорному пункту.
— Теперь, ребята, чтоб ни малейшего стука или шороха, — предупредил Макаров. — Тишину держать мертвую.
Саперы понимали, в чем дело. Кирки и лопаты они обмотали тряпками. Ботинки, чтобы не стучали, тоже обмотали. Разговоры прекратили совершенно. Все команды передавались только жестами.
Подвал в последние дни пустовал до самого вечера. Бойцы появлялись в нем лишь на какой-то миг, торопливо высыпали землю и снова скрывались в туннеле.
Вечером вылезали на часок отдохнуть. Расходясь по углам, спотыкались, ругали крепкими словами попадавшие под ноги кирпичи, а заодно с ними Гитлера и его приспешников. Но, передохнув немного, становились веселыми, начинали шутить.
— Товарищи! Язык Севцова никому не попадался? — спрашивал кто-нибудь из темноты. — Потерял, видать, бедный, и молчит, как лапоть под порогом.
— В забое чей-то язык остался. Черный-пречерный от пыли. Может, его?
— Нет его, в баню побежал мыться.
— Попарится, тогда запоет.
— Макаров и так хорошо его упарил…
Севцов, грязный, вспотевший, насмешливо обвел товарищей блестевшими из-под черных век глазами, тряхнул головой и тихонько запел:
Где пехоте тяжело,
Где не пройдут моторы…
Когда он запел, в подвал влезли ноги в больших сапогах, перепачканных грязью. Потом показались полы шинели, автомат, руки и наконец лицо. Улыбающееся лицо командира полка.
