Он повернулся к Юдину, привстал на локоть, улыбнулся, заглянул ему в глаза.
— Я вот в партию хочу вступить. Как ты думаешь, а?
Юдин молчал, раздумывая над всем сказанным.
— Хватит, однако! — резко сказал Акулов, вскакивая с земли. — Расплакался я тут о своей жизни. Поехали!
— Нет, ты подожди! — остановил его Юдин, садясь и обхватывая руками поднятые колени. — О партии мы еще поговорим, а теперь давай уж до конца досказывай. В другой раз из тебя слов канатом не вытянешь. Я вот тебя другой раз понять не могу, почему ты такой резкий, грубый, подозрительный — своих за врагов принимаешь.
Акулов быстро глянул на него, присел на корточки и с непонятной горечью заговорил:
— Душа, душа… Не стало у меня ее в войну! Кому она нужна? И не выпытывай у меня ничего больше, все равно не буду рассказывать. Одно скажу. Я уж — какой есть! Деликатничать не умею, обхождению учиться поздно, больше сорока лет мне. А на войне распускать слюни да объясняться в любви — некогда. И золотопогонников ненавижу — душа из них вон — потому и злой в бою.
— Да ведь ты и сам золотопогонник! — воскликнул Юдин.
— Ах, вон что тебя интересует… — зло усмехнулся Акулов, снова вскакивая на ноги. — Так вот! Звание поручика я кровью заработал! Презирать мужика не учился, в струнку перед высокопревосходительствами не вытягивался. Плевал я на них! И ты мои погоны с ихними не равняй! Побывал бы ты в моей мужицкой шкуре среди золотопогонников! Нос задирали передо мной, выскочкой, старались унизить меня на каждом шагу. Ненавижу! Не будь их — никакой бы теперь войны не было, жили бы, скинув царя и богачей, вольной мужицкой жизнью под Советами…
Глаза Акулова округлились и гневно горели, тонкие ноздри дрожали от возбуждения. Он порывисто отвязал от куста своего жеребца и рывком вскочил в седло. Жеребец заплясал по поляне, такой же возбужденный, как и сам Акулов.
Вдруг Филипп снова выпрыгнул из седла, подошел к Юдину, положил ему руки на плечи.
— А ты не сердись на меня. Не девка, чтобы тебя обхождениями уламывать. И я не поп, не люблю душещипательных разговоров. Оттого и злюсь на себя за то, что сам их сегодня начал. Ты смелый, комиссар. Слюнтяев не люблю, а ты — не такой. Команду над ротой принял в тяжелый момент боя под Елкиной и повел в контратаку — тоже помню. А то, что на лошадях ездишь плохо — научу.
И куда только девался жгучий, злой взгляд Акулова? На Юдина глядели усмешливые, искристые от смеха и скрытой теплоты глаза, за которыми не было ничего невысказанного, неприязненного.
