Но порой, надо признаться, добрая женщина изводила нас беспрерывными просьбами: то ей нужно немного русского леса, то несколько пачек одесских папирос, то банку краски… Конечно, не даром… Но денег мы никогда не брали, и это, пожалуй, нравилось почтенной синьоре.
На этот раз она обратилась к нашему боцману Саломахе, старику с косматой бородой:
— Вы идете в Грецию, в Пирей, а там живет моя племянница Джинетта. У Джинетты есть маленькая дочка… Мне бы хотелось передать для них белого козленка…
Боцман насмешливо поглядел на Клементину и спросил:
— Белого козленка?.. Он живой, синьора?
— Ну да, живой, с рожками и копытцами.
Боцман Саломаха задумался, дернул себя за бороду, а затем кивнул в знак согласия головой:
— Ладно, давайте вашего козленка.
— О, спасибо! Надеюсь, он будет целый и невредимый.
— Да, синьора.
— И глядите, чтобы он не выпрыгнул за борт в море.
— Не беспокойтесь!
— И не вздумайте поить его вином, — я знаю, моряки такие баловники…
С этими словами синьора Клементина сошла на берег и минут через десять снова поднялась на «Березань», держа на руках козленка.
Он был удивительно белый. Даже мантия снежного короля не могла быть белее.
— Его зовут Чиро, — сообщила тетушка Клементина.
Но белому козленку не суждено было совершить путешествие в Пирей.
Дело в том, что рядом с нами, бок о бок, стояла рыбачья шхуна «Кремона». Поварихой на ней была девочка лет четырнадцати, Сильвия, — неуклюжий, нескладный подросток в какой-то странной черной юбке.
Команда потешалась над девочкой. Моряков смешил ее крестьянский выговор, ее боязнь моря, ее всегда широко открытые, удивленные глаза. Морской мир, гудящий ветрами, страшил душу крестьянской девочки.
В этот день хозяин судна ее жестоко избил, избил за то, что она сожгла яичницу из десяти яиц, на которую он пригласил какого-то важного родственника.
Вся в синяках, она бродила по судну, прикладывая к лицу мокрую косынку. Потом она долго сидела на баке, маленькая, безмолвная, одинокая. И вдруг лицо девочки оживилось. Она услышала на «Березани» блеяние Чиро, прыгавшего на веревке вокруг мачты.
Теперь, когда бы я ни смотрел на «Кремону», я видел бледное лицо девочки. Скребла ли она посуду, чистила ли сардины, она то и дело высовывала голову из дверей маленького камбуза и глядела на козленка.
Мне стало жалко ее. Я подошел поближе к ней и крикнул:
— Хочешь погладить, синьорита?
Ее лицо вспыхнуло. Глаза загорелись, и она даже стала красивой. Забыв поставить на огонь кастрюлю с рыбной похлебкой, Сильвия мигом очутилась на нашей палубе.
