Над ним стоит Кара Ивановна, дежурная медсестра, в белом хрустящем новом халате.
— Что тебе, Степик?
— Я не хочу в операционную… Не хочу… Не хочу, Каравана! — говорит Степик, стараясь приподняться.
В ответ Кара Ивановна молчит, неодобрительно качая головой.
— Не хочу! — повторяет Степик. — Я все равно безнадежный.
— Кто тебе это сказал?
— Один старик из общей палаты. Я слышал, как он говорил за дверью…
— Глупый он, твой старик. Ведь ты поправишься! Ты еще будешь как помидорчик.
— Не называй меня помидорчиком! — произносит Степик, брезгливо морщась.
— Тогда не называй меня Караваной.
— Ладно, — соглашается Степик, но сразу об этом забывает.
— Каравана!
— Снова? Ну ладно, я не обижаюсь.
— Пить.
Напившись, Степик просит?
— Открой окно.
В небе резвящимся табунком несутся белые облачка. Светит солнце. Кричат воробьи. В больничную комнату врывается пыльный воздух теплой одесской осени. Степик Железный глядит на веселые облачка, и в глазах мальчика появляются слезы:
— Пусть это всегда так будет…
— Что, Степик?
— И солнце… И небо… И воробьи…
— Ну и будет! Куда же им деваться! — нарочито грубым голосом произносит Кара Ивановна. — И не воображай, что ты безнадежный, ты самый обыкновенный больной.
Степик знает, что с тяжелобольными не разговаривают так грубо, и немного успокаивается.
Кара Ивановна довольна.
— Прими лекарство, — говорит она.
— Нет, лучше уколи.
Кара Ивановна вставляет в шприц иглу и разбивает ампулу морфия.
Руки Степика все в уколах, и правая и левая.
После укола Степик спит. Когда он просыпается, за окном уже сумерки. В эту пору особенно громко кричат воробьи, а ласточки над окном кружатся еще быстрее, как будто мало они налетались за долгий день.
Кара Ивановна куда-то вышла, а мальчику скучно без нее. Он пытается встать, но не может, и все же он встает и подходит к окну. Он может ходить. Значит, ноги у него здоровые. Вот только тупая боль в пояснице.
Дверь открывается, и в комнату входит Кара Ивановна.
— Ложись, Степик. — Она ласково укладывает в постель больного мальчика.
— Скучно, — заявляет Степик. — Ты бы чего-нибудь спела.
— Я не певица.
И все же она поет — поет тихо, вполголоса, про аистенка, который отбился от стаи. Но голубое небо помогло маленькой птице…
Голос у медсестры, пожилой широкоплечей женщины с рябоватым лицом, добрый, мягкий.
— Ну и хитрая ты, Каравана. — Степик улыбается.
Неожиданно внизу, в больничном дворе, вспыхивает белый, необычной силы свет, и мальчик вздрагивает всем телом.
