В 22 часа экипаж был расставлен по местам всплытия на поверхность. Начали продувать среднюю цистерну главного балласта. С замиранием сердца наблюдал я за стрелкой глубиномера. Никакого эффекта. Лодку будто вкопали в грунт.
— Осушить уравнительную, — приказал Ярошевич.
Все, кто находился в центральном посту, не спускали глаз с глубиномера. Лодка оставалась неподвижной.
Что же держит нас на грунте? Что?
Ярошевич приказал Кувшинову дать пузырь в кормовую. Это последнее, что можно предпринять в нашем положении.
Раздался свист воздуха, устремившегося в цистерну. Корма задралась вверх. А тем временем из первого отсека поступил доклад: «За бортом скрежет!»
Дифферент нарастал. Стоять невозможно. Опять все с грохотом посыпалось из кормы в нос. Я ухватился за клапаны на подволоке и, как маятник, раскачивался на руках.
Долго ли еще продлится такое положение? И вдруг корпус содрогнулся. Стрелка глубиномера вздрогнула. Кормой вверх лодка поплавком устремилась к поверхности.
— Глубина 35 метров… 20… 10… - послышался звонкий голос трюмного машиниста.
К нашей огромной радости, лодка не только всплывала, но и выравнивался дифферент.
Наконец самый долгожданный доклад трюмного:
— Глубина ноль!
Мы на поверхности. Командир не спеша надел куртку, нахлобучил свою знаменитую меховую шапку и сказал мне:
— Приготовьтесь к выходу наверх.
Вскоре внутрь лодки хлынула свежая струя воздуха. Голова кружилась. То ли оттого, что наконец всплыли, то ли от счастья, что можно вдосталь дышать свежим воздухом.
В войну, да и после войны, мне не одну сотню раз приходилось погружаться под воду, а затем подниматься на поверхность. Казалось бы, ко всему можно было привыкнуть. Но никогда, ни единого раза, не тускнело ощущение радости и счастья от первого глотка свежего, ядреного морского воздуха.
Там, наверху, стояла тихая осенняя ночь. Бесшумно сеяла типичная балтийская морось. Был штиль. У лодки оказался небольшой крен на правый борт и незначительный дифферент на нос.
Загрохотали дизеля.
— Давайте курс, штурман, — сказал Ярошевич.
— Курс 95, - ответил я без промедления.
Сегодня я думаю о том, что только молодость толкала меня на подобную решительность. Но ведь на войне нельзя без риска! К тому же всю ночь просидел над расчетами. Вымерил каждый кабельтов пути.
Шли в кромешной темноте: ни звезд, ни слабого отблеска хотя бы какого-нибудь огонька.
Через полтора часа, уже на курсе 160 градусов, доложил командиру:
— Время поворота на курс 90, - и добавил: — Этот курс, товарищ командир, должен привести нас в точку, из которой мы начали поход в Балтику.
