«Индийцев» пострадавших забрали, и один из них к утру умер. В рапорте записано: «От ранения острым оружием». Шахтерская лампочка — оружие тупое, а у меня лопата — острое.
Зотников сказал, что меня придется арестовать. Я сидел под арестом в своей комнате недели две. Боялся, что накинут срок. Да и убийцей себя чувствовать — прямо скажем… Зотников написал, что убийство — неумышленное, при защите мальчика, и дело в Новосибирске прикрыли. Ваню из лагеря убрали. Воспитателем оставаться, однако, я уже не мог, и меня назначили заведовать баней и прачечной.
Вот когда я не взвидел света божьего. В прачечной стирали шахтерское белье. После бани шахтерам выдавали чистое. Прачки — девки-уголовницы, человек восемьдесят. Барак обнесен колючей проволокой. Стекла замазаны известкой, но девки сами ее смывали. В прачечной стирали голыми. Все девки в неприличных наколках. Картина жуткая, молодой парень может на всю жизнь возненавидеть женщин.
Блатные лезли к девкам, подкупали дневальных. А мне наказ — гонять их. Я гоню, а девки на меня зло копят. Наконец, отношения у нас обострились до крайности.
Белье шахтерское грязное, а норма — сорок штук за смену выстирать. Они стали не выполнять норму, все меньше и меньше стирают, забастовка — в отместку мне, что мужиков гоняю.
Шахтеры вымоются, а надевать нечего, белья не хватает. Они — на меня. А где я возьму? Не гонять мужиков — совсем бардак получится, какая там норма!
Я к Зотникову. А он говорит: «Меня это не касается. Заставь выполнять». А как? Я запер наружную дверь прачечной: «Пока насчет нормы не договоримся, не отпущу».
Кончилась смена, я дверь не отпираю. Они хохочут, песни поют. Утром зовут меня для переговоров.
Я вошел, вдруг — удар! Упал, а там вода, скользко. Они начали меня бить. Наконец поднялся, ударил одну, другую… Снова упал, девки навалились — голые, распаренные, осатанелые, — и я понял, что меня убивают. Надо спасать жизнь. Луплю их в ответ, но голая орда все прибывает. Знаешь, что спасло меня? Истерика. Одна: «А-а-а!» — упала и начала биться, за ней вторая, третья… Они ведь нервные, взвинченные. Истерика заразительна, началась массовая…
И вдруг дверь нараспашку — надо же! — начальство с ромбами. Костанжогло — начальник всех лагерей, за ним свита.
А тут — вой, пар, грязь! Голые ведьмы к нему: «Вот, начальник, нас избивают! Глядите, кровь!» Конечно, кровь, когда борьба не на жизнь, а на смерть…
Я говорю: «Они меня убивают».
Костанжогло смотрит на девок — они же актрисы! — и мне: «У нас в лагерях не бьют».
