— Свят, свят, свят, спаси, господи, люди твоея…
Один по одному «лесные братья» покидали пристанище, побросав оружие.
— Обыскать! — указал Ковалев на бандита с черными усиками, сам рылся в памяти: где он его видел? А-а, так это же фокусник! Тот самый, что был на Пущином ключе.
«Знакомого» обыскали. Он еще не успел выкинуть из карманов листовки ИПЦ, которые разносил по деревням.
Внезапно поодаль раздался револьверный выстрел.
— Кто стрелял? — крикнул Ковалев и кинулся к группе комсомольцев.
Двое из них связывали руки лежащему вниз лицом бандиту. Это был сам Фокей Плотников. Главарь «братьев» все еще не мог поверить, что десяток, ну, полтора десятка чекистов вот так, без боя, без сопротивления смогли взять его людей. Он попытался вырвать из рук одного из комсомольцев револьвер. Получился неожиданный выстрел, но удар приклада свалил Фокёя на землю.
— Объявите условия конвоирования, — приказал Ковалев одному из чекистов. Тот кивнул головой.
— Сейчас вас поведут в город. В случае побега или попытки к побегу… ну, сами понимаете, господа бандиты, — позвольте именно так пока называть вас до суда, — так вот, пуля настигнет всякого, кто попытается это сделать. Уяснили? Ваше дружное молчание расцениваю как полное согласие. Других предупреждений не будет.
А потом уполномоченный, сияя улыбкой, обратился к своим товарищам:
— Кто же это додумался в трубу-то крикнуть? В ответ раздался дружный смех комсомольцев. — Да это каланча… то есть Широбоков.
— Молодец, Коля! Буду представлять к награде.
Ковалев только теперь понял, что, словно заноза, в течение этих полутора-двух предрассветных часов беспокоило его сознание: сообщение о связной Анне. Ведь она может еще бед натворить, надо перехватить ее в Костряках, которые она никак не минует. Они могут еще успеть!
— Оставляю за себя Петракова, — распорядился он. — А мы с Назаровым и Широбоковым едем в Костряки. Немедленно. Всему отряду от имени службы объявляю благодарность. — Ковалев сел на Воронка, подождал возившегося с лошадью Назарова, и они углубились в лес.
На окраине села всадники поровнялись с пешеходом, идущим им навстречу.
— Куда направились, Архип Наумович, в такую рань? — спросил Димитрий, узнав деда Архипа.
Старик вроде и не рад был встрече, сдвинул на затылок пестрый картуз.
— Беда стряслась, ехидное дело! Не спится мне последние ночи. Чую, что-то недоброе подходит: старого воробья на мякине не проведешь. Ворочаюсь с боку на бок. А сам думаю: событиев разных в нашем селе произошло тьма-тьмущая. Мысли разные заползают в башку, а на душе ад кромешный… И тут слышу топот, конских копыт, — дед прищурил, глаз. — Потому как я старый кавалерист, неспроста, думаю, все это. Душа заболела. Вышел я из амбара, где спал тайком от Пелагеюшки, и — айда. Прибегаю, а его след простыл.
