В тот день дьякон вознамерился навестить святого Филиппа, но отнюдь не из одного любопытства, а по строгому велению самого Синезия, озабоченного тем, что от святого отшельника давно не стало поступать ни плохих, ни хороших вестей.
— Сходи к нему, справься о здравии, подбодри мученика. Мол, господь бог требует жертв и готов щедро одарить за заслуги перед церковью истинно православной. Да заодно передашь ему, — Синезий протянул дьякону тяжелый кошель. — Он это уже заслужил.
Денек выдался погожий, на небе — ни облачка. Миновав поле, Ложкин, то и дело вытирая пот с лица, вошел в рощу, наполненную щебетом птиц. Здесь, в прохладной тени, он отвлекся от всех мирских забот, шел не спеша. Вскоре открылся широкий луг, чуть подальше показалась мельница. Там, за нею на взгорке, должно быть убежище страстотерпца. Было тихо, и лишь на ровной глади заросшего камышом и осокой пруда лениво переговаривались утки. Ложкин прошел по плотине, поднялся в гору, осмотрелся, затем повернул направо. Вскоре он вышел на одинокую тропку. Еще несколько десятков шагов — и тропа привела в заброшенный карьер, где когда-то миряне брали глину для печей. Стежка неожиданно обрывалась у небольшого холма, в нем зияло круглое отверстие. Ложкин в нерешительности потоптался на месте и хотел было подать голос обитателю, как вдруг позади услышал чьи-то шаги. Встреча с людьми, а тем более здесь у самого убежища, как наказывал Синезий, да Ложкин и сам понимал это, была крайне нежелательна. Он, поджав и без того тощий живот, низко пригнувшись, влез в убежище. Два локтя шириной и такой же высоты, оно еле вмещало сухонькое тело дьякона. Он едва удерживался от кашля: спертый земляной дух щекотал в горле. Хотел было повернуть назад, но неожиданно услышал знакомый голос.
— Филиппушка, здравствуй! Анна я, певчая из Михайловского собора, слышь? Узнал аль нет?
Ложкин затаился, лихорадочно соображая, как ему поступить. Отозваться? В таком разе эта громкоголосая дура может спросить о чем-то таком, на что он сразу и ответить не сумеет. Смолчать? Тогда певчая богомолка заглянет в нору, чтоб убедиться, в ней ли святой, и, конечно, узнает Ложкина. Тогда уж наверняка опростоволосишься. И он принял отчаянное решение.
— Узнал, узнал. Здравствуй, — могильным голосом откликнулся он.
— Что-то ты охрип никак? Аль занедужил опять?
— Нездоровится, — обрадовался Ложкин удачному обороту дела.
— Ну ин ладно, не вылазь ужо. Передай вот владыке, — Анна швырнула в нору вчетверо сложенный клочок бумаги, — Прощай, не велено у тебя задерживаться, прощай, великомученик наш!
