Прошло еще минут сорок. Шоссе переваливало за небольшой холм. На вершине холма, в маленьком фруктовом саду, стояла одинокая хата. В саду играли дети, во дворе сушилось какое-то пестрое тряпье. Котовский остановил бригаду — спешить нам было некуда, мы все равно ждали приказа из дивизии и не могли далеко уходить от этого района.
С вершины холма открывался превосходный вид на все поле битвы. Белополяки, занявшие уже часть оставленного конницей села, наступали громадной голубой, светящейся выстрелами подковой. По шоссе бесконечной черной лентой тянулся обоз. Наша конница далеко справа и слева кралась через реденький лес, разворачиваясь для перехода в наступление. Впереди на совершенно голом поле стояло шесть крошечных пушек, зарядные ящики и десятки подвод со снарядами, расставленных на почтительном расстоянии друг от друга для того, чтобы противнику потребовалось больше времени их уничтожить.
Батарея стреляла очередями, видимо прямой наводкой — раз, два, три, четыре, пять, шесть и опять сначала. Тела орудий поочередно венчались шапкой белой пыли. Артиллерия противника оставила в покое шоссе и деревню, сосредоточив весь огонь на одинокой батарее. Снаряды ложились уже совсем близко от нее.
Группа конных штабных также остановилась подле нас. Они разглядывали в бинокли поле битвы. Один из них сказал с гордостью:
— Вот это дуэль, это я понимаю.
Человек с длинной черной бородой живо обернулся к нему.
— Какая же это дуэль, — сказал он, — господь с вами, голубчик. Это убийство. Пятьдесят пушек против шести, шутите, что ли!
У калитки сада появилась молодая краснощекая женщина. Она держала в руках большой букет полевых маргариток и что-то кричала нам, улыбаясь. Один из конных ординарцев подъехал к ней и забрал в охапку цветы. Когда он возвращался обратно с занятыми букетом руками, лошадь его заупрямилась. Как раз в эту минуту что-то угрожающе засвистело в воздухе и разорвалось с оглушительным треском. Нас закидало песком и щебнем. Какая-то проказница-батарея решила, очевидно, пугнуть нас, кучку всадников, вызывающе стоявших на возвышенности.
Когда рассеялся дым и мы освободили глаза от пыли, женщины у ворот уже не было. По обеим сторонам шоссе лежали лошадь и кавалерист. Оба были мертвы. Цветы рассыпались. Сухой песок жадно впитывал в себя две большие кровавые лужи…
Нашей батареи совсем не было видно. Она закрылась от нас дымом разрывов, ветер развевал в прах гигантские земляные фонтаны, но чуткие уши артиллеристов все-таки улавливали в этом сплошном грохоте только для их слуха различимые звуки.
