— Да оставь ему его игрушку, — шепнул Альтману на ухо Довбня, — я, в случае чего, из него кулаком дух вышибу.
Солнце начало садиться, снова тронулись в путь. Когда выехали на лесную дорогу, встретили свой эскадрон, который Котовский, забеспокоившись, выслал навстречу. Генералов рассадили на две пулеметные тачанки и к вечеру очутились уже дома.
Котовский встретил графа фон Любовски у ворот большой клуни, наполненной душистым сеном, где он остановился за неимением более подходящего помещения. Командир бригады был подпоясан, при шашке и орденах. Его красные брюки отливали пурпуром в лучах заходящего солнца. Громадная туша его корпуса упруго балансировала на коротких мускулистых ногах. Он казался олицетворением бога войны, и тщедушный познаньский генерал сразу же потонул в лучах, которые исходили, казалось, от фигуры Котовского.
По привычке потягивая себя за нос от смущения, командир бригады подошел к генералу. Генерал передал ему шашку эфесом вперед и сказал дрогнувшим голосом по-немецки:
— Я сдаюсь на ваше благородство.
Котовский галантно взял его под руку, и они вместе вошли в клуню. Кавалеристы, не зная, что на эту международную операцию, быть может, «смотрит вся Европа», держались за животы, покатываясь от неудержимого смеха.
Ночью за генералом и его штабом из дивизии прислали автомобиль.
Шестая польская армия, однако, решила не стерпеть того, что у нее под самым носом стащили командующего. Белополяки прорвали фронт красной пехоты и в прорыв пустили две дивизии. Так что плохо, должно быть, пришлось бы котовцам, если бы в эту же ночь в село, где они расположились, не вступила возвращавшаяся с рейда конница Буденного.
Село было крохотное и бедное, с низкими хатками в средний человеческий рост. В течение нескольких минут улицы, дворы и огороды наполнились десятками, сотнями, тысячами оседланных лошадей. Лошади были голодны, они объели в течение часа все соломенные крыши. Деревня приняла такой странный вид, будто бы по ней неожиданно пронеслась какая-то прожорливая гусеница.
Месть шестой армии началась на рассвете. Белопольские цепи подошли к самому селу; спящие кавалеристы были разбужены треском ружейной и пулеметной стрельбы. Вскоре заработала и артиллерия.
Утро началось в густом тумане, ограждение проспало или прозевало врага. В селе было ровно в десять раз больше конницы, чем это нужно было для боя. Между тем каждый вражеский снаряд, попавший в эту кашу из многих тысяч людей и лошадей, причинил бы неисчислимые бедствия. Оттого что конницы было слишком много, дать бой сразу было нельзя.
