— Ну, в чем дело — спросил генерал нетерпеливо. Он уставился в землю, внимательно разглядывая запылившийся носок своего шеврового сапога.
Ефрейтор стоял вытянувшись, как на смотру, сумасшедшие его глаза весело и нагло смотрели на мир.
— Я воевать не буду, — сказал он так громко и отчетливо, что по роте прошел шорох изумленных вздохов, — убивать грешно.
Его арестовали, но от этого было мало толку. Он не принадлежал ни к какой религиозной секте, ни к какой политической партии. Уговоры, угрозы оказались бесплодными.
— Воевать не буду, — твердил он упрямо и равнодушно, — хоть режьте на куски, хоть силком тащите на фронт…
Тогда началась для него новая, страшная жизнь, она продолжалась три с лишним года. Он узнал российские пересылки, по которым его гоняли вместе с дезертирами и членовредителями, военно-каторжные тюрьмы, зуботычины и удары прикладом, унизительный труд из-под палки, побои и издевательства.
Он узнал тюремные палаты тыловых военных госпиталей, пытки психиатрических экспертиз, утонченные издевательства над телом и духом, которые придумывали для него кадровые военно-тюремные эскулапы. Его морили голодом, давая только мясную пищу, которую он не ел, его привязывали на несколько суток к койке, и он гнил в собственных испражнениях. Но вывод был всегда один и тот же этот человек нормален, он не сектант, не революционер. Дело его обросло сотней протоколов и актов экспертиз, а бюрократы из военно-судебных учреждений все же не могли найти подходящей к случаю статьи закона.
Его освободил февраль, и он приплелся в бурлящий митингами Питер. Пробиваясь из задних рядов, он вылезал к трибуне. При виде его офицеры, адвокаты, студенты, кое-как договорив речи, ныряли в толпу, не будучи в состоянии выдержать взгляда безумных глаз. И тогда он медведем взбирался па трибуну, небритый, страшный; рваная шинель болталась на нем как на вешалке.
— Мучили! Убивали! Измывались! За что — доносились с трибуны нечленораздельные фразы. — За кого воюете, солдаты Кому верите Долой войну! Долой кровопийц офицеров!..
Но в Питере тоже была война. Рабочие, захватив власть, вышли к заставам охранять Петроград от казаков Краснова.
Он не понял, почему нужно воевать, если власть буржуев и офицеров уж свергнута; он сел на паровоз и поехал на юг.
С истоптанной душой, как побитая собака, приплелся он к родному двору. В деревне устраивалась новая жизнь; солдаты возвращались с фронта; волостное правление пригласило его писарем за харчи.
