Женька устал, а ведь настоящая работа ещё и не начиналась.
Только-только отъехал грузовик, нагруженный зерном, а тут приехали с поля два новых грузовика и высыпают пшеницу, привезённую из степи от комбайна. Ещё немного, и всё пространство тока будет завалено зерном и его уже некуда будет девать, ток захлебнётся в зерне.
На току шумно, пыльно, ветрено. Лязгают, стучат веялки, рычат грузовики, въезжая и выезжая с тока.
Ах, хорошо бы тихонько уйти отсюда, погулять вокруг посёлка или даже просто вернуться домой, в комнату, улечься на кровать и не двигаться, отдыхать. Но рядом с мальчиком Ольга Георгиевна — не разгибаясь, бросает она зерно издалека, от самого края кучи, к центру, под транспортёр. Лицо у неё красное, следы пота, словно слюдяные полоски, приклеены к щекам и подбородку. Время от времени Ольга Георгиевна распрямляется, пальцами заправляет под платок пряди волос со лба и улыбается сыну, подмигивает, совсем как отец.
И мальчик, собравшийся было бросить лопату, снова принимался за дело.
Глава двенадцатая. НОВАЯ ЗНАКОМАЯ
Для Женьки начались небывалые, какие-то волшебные дни. Всё время хочется спать, есть, тело болит, сладко ноет.
Мальчик сгибал руку в локте и требовал у Маришки, чтобы она пощупала его бицепсы. Маришка дотрагивалась пальцем до мышцы и спрашивала:
— Ну и что?
— Сила! — восклицал Женька.
Горящие, натёртые ладони с трудом удерживали неудобный, какой-то слишком толстый черенок лопаты. Неужели снова поднимать и опускать лопату, подцепляя золотое зерно — такое лёгкое, невесомое со стороны, а на самом деле такое тяжёлое, трудное?
Мгновенье на раздумье, и вот уже снова лопата летает вверх-вниз, вот уже покатились струйки горячего пота по лбу, переносице, подбородку. И зазвучала музыка — чудная, волшебная музыка, состоящая не только из шума механизмов, восклицаний, шелеста и шёпота пересыпаемого зерна, посвистывания степного ветра, но также из звуков, рождающихся где-то внутри тебя — радостных и одновременно грустных, потому что перед глазами, сменяя друг друга, проходят дорогие твоему сердцу картины: уголок московского двора со старым тополем, бабушка и дедушка, стоящие у старенькой калитки, прикрученной ржавой проволокой к покосившемуся столбу, школьный коридор — пыльный, пронизанный солнечным светом, и знакомые, родные лица школьных друзей…
Женьке так живо, так отчётливо вспоминалось всё это, что он не сразу почувствовал, как кто-то толкает его в плечо.
Однако же его толкали настойчиво. Мальчик пришёл в себя и быстро обернулся. Перед собой он увидел девочку — высокую, худенькую, с головой, повязанной, как у взрослых, белой в синий горошек косынкой, из-под которой выглядывали хвостики двух тощих косичек, переплетённых чёрными шнурками. На девочке были чёрные шаровары, белые спортивные тапочки и мужская рубашка с закатанными рукавами. Она опиралась на деревянную лопату. Судя по пшеничной шелухе и пыли, покрывающим её лицо, руки и одежду, девочка, как и Женька, работала здесь, на току.
