— Вы кого-то расстреливаете? — удивилась Наталья, повернувшись к Ольге Анатольевне.
— Конечно, время от времени приходится это делать. Мы же казачки, а не импрессионисты какие-нибудь! — отозвалась та.
— Но это же как-то… страшно… это — ужасно… расстреливать людей.
— Наташа, вы — человек большой души! Я тоже считаю, что убивать людей бесчеловечно и даже негуманно! Враги должны сдыхать сами! — с твёрдой решимостью в голосе, словно речь шла о чём-то само собой очевидном, проговорила Ола.
Наташа не без скепсиса отнеслась к услышанному, явно склоняясь к мысли, что с нею шутят. Отчасти это подозрение было справедливо, но казаки — таков уж наш характер! — зачастую сами не знают где именно их чувство юмора превращается в житейскую мудрость, а гротеск становится жизненной правдой.
Наклонив голову так, чтобы Наташа смогла увидеть ссадину на темени, я показал ей свою рану:
— Вот, дорогая моя Натс, полюбуйся…
— Ой, какой ужас! — зеленоглазая всплеснула руками. — Как только ты не получил сотрясение мозга!
— Мозг у нашего атамана находится много ниже, — заметил Павел Усольцев. — Так что по голове его можно бить смело, не боясь при этом черепно-мозговой травмы. Скажу более того: удар по голове атамана обрезком трубы или палкой с гвоздём на конце даст даже лучший психоделический эффект, нежели выкуренный косяк «плачущей конопли» толщиною с большой палец ноги.
— С мамой твоей познакомился, — скромно пояснил я. — Меня ведь «цивилизаторы» перебросили в твоё время. Они рассчитывали, что я помешаю твоему перемещению в наше время. Наивные! У твоей мамы, кстати, чудесное имя — Вероника — и вообще… она человек строгих правил и к тому же… гм-м-м… бескомпромиссна во всех отношениях.
— Да, пожалуй, можно и так сказать.
— Я отправился рассказать ей про твоё перемещение в тридцатый век. Успокоить, объяснить происходящее. Она вышла со скалкой в руках.
— И что же? — Наташенька как будто бы встревожилась.
— Вот, как видишь, жив я остался. И даже голова не очень болела. В этом деле мне помогли, возможно, таблетки любимого цвета.
— Ты хочешь сказать, что это она приложила тебя скалкой по голове? — изумилась Наташа; видимо, она никак не ожидала от мамы такой прыти, а возможно, мой рассказ просто выходил за рамки её фантазии.
— «Приложила» — это эвфемизм, я бы сказал, что она меня шваркнула.
— Бедненький, наклонись, я поцелую тебя в маковку!
— Хоть в «маковку», хоть в «тыквочку» — это всегда очень приятно, — я склонил голову и Наташа забавно чмокнула меня в самое темя, — У-ух, сразу полегчало, прям отпустило! И голова перестала болеть.
