Едва начав читать, я понял, что записка адресована мне.
«Друг мой,
я завидую Вашей миссии. Даже если Вам не предназначено найти родную могилу, намерением своим Вы исполните долг сыновний.
На кладбище, к которому лежит Ваш путь, Вы будете божьим гонцом непреходящей памяти по усопшим. Я вообразил себе всех, понесших утраты, в пути, подобном Вашему, и увидел Россию, от мала до велика, ищущею могилы.
Но это — в воображении. А на самом деле в таком поиске пребывают сейчас лишь одиночки, подобные Вам.
Благодарю Вас, Вы дали мне новые мысли для моего общения с верующими, которое продолжится теперь в Энске, в соборе Богоявления.
Да исполнится Ваше печальное свидание.
О. В.»
Мелкие, словно пришибленные буковки в неровных строчках жались друг к дружке, иногда вытягиваясь кверху. Почему-то они показались мне похожими на его, отца Валентина, верующих. Рядок к рядку… А все вместе — как дружно пришедшая на богомолье паства…
«…я завидую Вашей миссии… Вы будете божьим гонцом… Да исполнится…»
Неподвижность поезда подчеркивала и усиливала тишину в купе, отчего буквы и слова записки, мне показалось, я не прочел, а услышал. И мысленно увидел при этом, как шевелились пухлые губы отца Валентина, как подергивались его густые брови и поблескивали глаза. Будто вчерашний спор все еще продолжался, только очень тихо, как бы шепотом.
Скорее механически, чем сознательно, я перечитал записку второй и третий раз, затем почему-то вернулся к одной ее фразе. Точнее — к части этой фразы:
«Благодарю Вас, Вы дали мне новые мысли…»
Для меня эти слова звучали в ту минуту совсем не так, как должны были звучать. Я воспринял их в каком-то резко видоизмененном, даже до глупого искаженном значении, уловив лишь буквальный, начисто прямолинейный смысл слова «дали»: я подумал при этом, что и впрямь словно бы отдал отцу Валентину не только мысли, а и всю свою способность соображать, — так путанно и так много всего напреломлялось у меня тогда в голове.
А впереди ждали меня новые знакомства.
И одно из них — с человеком, которого я уже видел.
…Думая, что все мои попутчики сошли ночью, я ошибался. Вместе со мной, оказывается, продолжал свой путь пассажир, вошедший в вагон вчера вечером.
Когда я проснулся, его просто не было в купе, но вскоре он появился — успевший уже умыться, тщательно выбритый, с полотенцем на плече.
Заметив, что я не сплю, он поздоровался, в шутку спросил:
— Живы?.. А то ведь шапка Мономаха, говорят, тяжела, да некие философии, наверно, потяжелее будут…
