Отец стал напрягать память, пока не вспомнил. Ну да, ну конечно же так и было сказано:
— Германца-то? Расколошматим. Ага…
Сразу вспомнился и говоривший: это же Захар Вовк.
Его хрипота, его ехидноватый, недобрый смешок и несуразный, бессмысленный довесок — «ага»…
Отец удивился: на селе не знали более молчаливого, замкнутого, более скрытного, ни к чему не расположенного человека, чем Захар, — и вдруг эта уверенность, даже категоричность.
И смешок…
Что бы это могло означать?
Держался Захар всегда в тени, в сторонке, и его неизменно насупленное мятое лицо с резко вывернутой нижней губой было словно бы слепком с его же нелюдимости. Отпечаток ее он носил во всем: во взгляде, всегда мутновато-застылом, и в хрипоте голоса, и в медлительности движений… Даже в привычке курить толстые, неумело свернутые самокрутки, огарки которых он, заплевав, клал в кисет. Завершало же все в нем это бессмысленное «ага», тоже хриплое и чем-то даже первобытное.
«Расколошматим… Ага…»
Странно: такое уверенное, почти залихватское слово, а в душе от него еще тревожней.
С чего бы это?
Не с того ли, что весть о новой войне сразу же — да как яростно, как настойчиво! — напомнила о прошлой?
И вот: перед глазами странная ухмылка Захара, а в памяти (как болезненно незабываемо это!) — островерхие, с шипами, вильгельмовские каски. Низенький, в полвершка от земли, частокольчик над темной линией вражьего окопа — это ведут прицельный залповый огонь пруссаки. Густо понатыкано их в окопах: что немецкий кайзер, что русский царь — оба не жадничали, подданных хватало. Было кому покорно встать под бездумные пули…
«Было кому, было…»
Частокольчик качнется, поредеет, но уцелевшие шипы-колышки будто вросли в землю. Стоек, злобен и слепо послушен приказу прусский солдат…
Как много тому лет, два с половиной десятка, гляди, — а память меняет «виды» прошлого удивительно легко.
Первый вид — самый незабываемый для отца…
Частокольчик над окопами внезапно пропадает — на смену ему клонится дымно чадящее небо и наплывающее на этот чад серое облако земли и гула. От резкого дрожания дна и стенок окопа подкосилось колено стоявшей на упоре ноги. Подкосилось на единый миг…
А следующего мгновения уже не было. Потому что в миг этот его, молодого солдата Федора, вдруг вырвало из окопа и понесло.
Той самой взрывной волной…
И куда-то кинуло — уже с померкшим сознанием…
Шипы в частокольчике были немецкие. И снаряды рвались тоже немецкие. Добротно сделанные. И рвались безотказно.
