Но говорить он не мог.
К счастью, сила все-таки не тронула Дурбина, и он отступил. И все-то отступили. Ежи просто лежал. И лежал. И по старой привычке считал мух, которые гудели над самым ухом и порой даже садились на лоб, не испытывая ни трепета перед ведьмаком, ни уважения к нему же.
С раздражением росло и чувство голода. И когда разрослось окончательно, Ежи сел.
Сел и…
- А я уж думал, все, - с немалым раздражением произнес Евдоким Афанасьевич, вставая перед Ежи.
- Я уж тоже думал, что все, - Ежи потянулся, разминая затекшее тело. Сила внутри колобродила, но как-то так, без особого энтузиазма. – И с вами тоже. Как вы их не почуяли?
- Так и не почуял. Откуда мне было знать? Или думаешь, я их в прежней жизни встречал?
- Встречали?
- Боги миловали, - Евдоким Афанасьевич выглядел несколько более прозрачным, нежели обычно.
- Вы… как? – осторожно поинтересовался Ежи.
- Домой надобно, - призрак задрожал. – Дом с поместьем связан, там всяко спокойней будет.
И Ежи с тем согласился. Каким бы ни был тот, старый дом, в нем и вправду всяко спокойнее будет.
- Погодите, - он вытащил фиал и отметил, что некогда черный камень побелел. Стало быть, выпили. И получается… получается, что он сам дал нежити силы? И хорошо бы остальные камни проверить, пусть даже они в зачарованном ларце хранятся, но…
Ежи сжал фиал в руках, направляя сытую ленивую силу свою к камню. И та подчинилась, пусть не сразу, но куда охотнее, чем прежде.
- Я… видел всю их жизнь. От рождения.
- Души помнят.
- Я… мне это не слишком понравилось. Не то, что помнят, а то, что я видел. От этого можно как-то избавиться?
Евдоким Афанасьевич промолчал.
Стало быть, не выйдет.
- И что, теперь я всех вот так видеть буду?!
- Не знаю. Поживешь – поймешь.
Ежи хотел было ответить, что он и без подобного опыта обойдется, но промолчал, потому как кто его спрашивает? Камень же наливался силой, а Евдоким Афанасьевич обретал былую плотность.
- И мне наука будет, - проворчал он, останавливаясь подле окна. – Слишком уж уверился я в собственной неуязвимости.
Анастасию Ежи услышал прежде, чем увидел.
- Да есть мне куда податься, - ее голос звенел как-то так громко, что Ежи даже поморщился. Ныла голова. И шея. И сердце. И все-то тело.
То ли от переизбытка силы, то ли от того, что он лежал долго и в неудобной позе.
- Смею вас заверить, что в моем доме к вам отнесутся со всем возможным уважением, - Радожский тоже говорил громко. – Я настаиваю, в конце-то концов!
