Спешили.
И с трудом поспевали. Мнилось, лишь потому, что сам ведьмак коня водяного придерживал. А тот… тому бы сорваться в бег, взлететь по-над гладью озерной, понестись к самому солнцу, которое, почитай, в водах и утонуло, вон, только краешек и догорает вдали.
Неуютно.
Среди людей, которые и людьми-то не были, но держались так, будто Радожский знать о том не знает. И он делал вид, что так оно и есть, ибо иначе надобно будет решать что-то с ними, проклятыми.
А что решишь?
Царю-батюшке он, конечно, доложит.
Клятва не позволит промолчать. И… долг. Ибо клятва клятвой, а земля родная – землею. Радожские испокон веков берегли покой Беловодья.
- Вреда от них нет, - сказал Норвуд, хотя Береслав ничего-то не спрашивал. Сказал и сощурился от теплого ветра. – Я крепко держу.
- Тогда хорошо.
…слухи пойдут. Но одно дело, когда станут говорить о свейских обычаях нагишом по берегу бегать, и другое, если догадается кто.
Или…
…людоловы – тема изрядная, а уж если и воеводы коснулось дело, то кто тут о каких-то свеях вспомнит?
- Возможно… - Береслав окинул свеев, которые управлялись с тяжеленными веслами так, будто весу в них вовсе не было, - государь пожелает принять вас на службу.
Норвуд покачал головой.
- Пусть не гневается, но… это тяжко в зверином теле человеком оставаться. Стая устала. И без того уж сколько лет держимся. А царева служба тихой не бывает.
Радожский вынужден был признать, что так оно и есть. Правда, в прежние-то времена сие не смущало, скорее уж, зная о проклятьи своем, он и не видел иного пути.
Служить.
И надеяться, что того хватит, дабы дети его, если случатся таковые, сумею-таки высвободиться из-под древней, не им данной, клятвы.
Норвуд глянул искоса.
А Береслав чуть голову наклонил, показывая, что понял отказ и обиды не держит. Государь же… он разумный человек, понимает, что порой сила – это вовсе не то, что надобно.
- Доложить я обязан, - предупредил Радожский на всякий случай.
Не то, чтобы этого требовали какие-то правила, будь то писанные или нет, но показалось правильным. И теперь уж голову склонил сам Норвуд.
А говорить стало не о чем.
Вода…
Слева и справа, и сзади, и спереди, и всюду, куда ни глянь, лишь черная темная вода. Она блестит в лунном свете, пьет его, наливаясь слабым свечением. И в глубинах озерных оживают звезды.
В этих самых глубинах не только звезды. Чуется там, внизу, что-то донельзя древнее, темное.
Спящее.
И не приведите Боги разбудить это.
Конь же замедляет шаг и голову выворачивает, поглядывая на всадника выпуклыми темными глазами. Теперь-то сходство с лошадью не то, чтобы вовсе исчезает, скорее уж становится очевидной нечеловеческая природа этого существа.
