— Я не знаю, — повторила Мэри. Она говорила тихо, грустно и искренне, глядя ему в глаза.
— Вы ответите на мой вопрос?
— Задавайте.
— Вы когда-нибудь говорили мужчине, что любите его?
С этой секунды ее тон приобрел оттенок презрения, хотя она улыбалась:
— Нет. И не думаю, что когда-нибудь скажу… или вообще узнаю, что это означает. Я совершенно серьезна, мистер Шеридан.
— Тогда вы… вы просто играли мной! — Бедный Джим был разгневан и подавлен.
— Ничего подобного! — возразила она. — Не соврала вам ни словом! Ни звуком! Я говорила исключительно правду!
— Я не…
— И не поймете! — сказала она. — А сейчас, мистер Шеридан, заводите автомобиль. Давайте! Спасибо. И помедленнее, пока я не договорю. Это не было флиртом и игрой. Это было продуманным ухаживанием. И еще одно, а потом везите меня прямо домой, говорить же мы будем исключительно о погоде. Я сказала, что вряд ли «увлекусь» мужчиной, и это так. Я сомневаюсь в самом существовании чувства, воспеваемого в стихах, пьесах и романах. По-моему, всё это сентиментальная БОЛТОВНЯ — по большей части. Во всяком случае, ничего подобного я не чувствовала. Ну вот, теперь можно ехать быстрее.
— Разве мне от этого легче? — настойчиво спросил Джим. — Как это оправдывает ваше…
— Это не оправдание, — мягко сказала Мэри и в последний раз посмотрела на него с безутешной тоской. — Я не говорила, что не выйду замуж.
— Что? — выдохнул Джим.
Она утвердительно кивнула — растерянно, очень покорно и невообразимо печально.
— Я ничего не обещаю, — чуть слышно произнесла она.
— Вам и не надо! — Джим засиял от восторга. — Не надо! Боже мой! Я знаю, вы не кривите душой, и этого мне достаточно! Повремените и ответите мне, как только будете готовы!
— Не забывайте о моей просьбе, — взмолилась она.
— Говорить о погоде? Отлично! Благослови Господь старую добрую погоду! — воскликнул счастливый Джим.
Биббз летел на автомобиле по открытой местности между бурых полей и пятнистых от солнца серых перелесков, вдыхая чистый воздух под великолепным небом — небом, так презираемом в городе и настолько загрязняемым там, что с начала октября до середины мая было невозможно вообразить, что его настоящий цвет — голубой.
Щеки Биббза разрумянились, но это был лишь намек на краску — они чуть порозовели, не потеряв обычной бледности. Сложно сказать, отчего призрак румянца появился на лице: было ли то результатом стараний встречного ветра или смущением после кивка дамы, знакомой Биббзу по одному только пристальному взгляду в его окно месяц назад. Но она точно поздоровалась — и сделала это обворожительно. Биббзу показалось, что таким образом она простила его.
