Его ведут в кабинет Рихтера — люди в коридорах таращатся на него, шушукаются — уже поползли слухи. Сажают в комнату, побольше и побогаче, чем у Полкана его штаб-квартира была. Появляется сам Рихтер — гладко выбритый, на пробор свои жидкие седые волосы уже уложивший, подтянутый и пахнущий одеколоном аккуратист. В руках у него блокнотик, его обо всем уже уведомили, он готов. Готов-то готов, но когда видит Егора, лицо у него меняется так, как будто Егора к нему в гробу в кабинет втащили.
Красивым, как в прописях, буквами, он на бумаге спрашивает: «Что случилось? Почему вы все оглохли?»
Егор хватает блокнот, принимается калякать: «На наш Пост напали из-за реки.
Всех перебили, мы одни ушли. Сергея Петровича убили. Могут сюда прийти». Рихтер отбирает у него блокнот: «Кто?»
Егор думает, как объяснить, сомневается. Пишет: «Одержимые». Проверяет — что там у Рихтера с лицом? Знает он про одержимых, про бесовскую молитву? Тот чешет голову, ничего не понимает.
«Болезнь, из-за реки. Не болезнь, а секретное оружие. Словами заражает. Через слух. Если слушать, можно с ума сойти. Буйными становятся. Нападают на других. Убивают!» — Егор строчит, оглядываясь на Рихтера, который хмурится, ничего не соображая.
То, что он тут пишет ему, как раз ровно на безумие и похоже, осознает Егор. «Я нормальный! Это все правда! Спросите у девушки! Она подтвердит!»
Рихтер теперь глядит на него сочувственно, но поверить в это, конечно, не может. Егор и сам в это не мог поверить, даже когда уже видел, как знакомые люди обращаются в одержимых прямо у него на глазах.
«Хуйня какая-то», — прямо отзывается дядя Коля Рихтер, военный человек.
«Не хуйня! — протестует Егор. — Позвоните в Москву, они должны знать!
Надо предупредить их! Надо подготовиться!»
«Как подготовиться?»
«Уши себе выткнуть! Барабанные перепонки! Как я! Чтобы не слышать их!»
Теперь Рихтер точно смотрит на Егора как на полоумного — притворяться он не умеет, Егору все видно.
«Тебе врач нужен. У тебя кровь в ушах. Заражение будет. Нужно обработать.
Антибиотики нужны», — выписывает дядя Коля ему рецепт.
«Не буду! Пока при мне в Москву не позвоните! Там подтвердят! Туда же послали казаков! На Пост! Они знают, что там херня творится! Надо сказать!» — спешит Егор, городит абракадабру, пока его не упекли в лазарет.
Сомнение шевелится в дяди-Колиных темных глазах — как рыба в ледовой лунке проходит. Вздыхает. Кивает. Подвигает к себе телефон с гербовым орлом — такой же, как у Полкана. Снимает трубку. Что-то говорит в нее, ждет, поглядывая на беспокойного Егора, что-то говорит в нее еще. Долго ждет. Играет с карандашом. Егор следит за ним безотрывно. За бровями, за губами, за тем, как бегают глаза. Думает о Полкане, который бродил за решеткой изолятора, как бешеный кабан. О том, как тот замазывал дверной глазок своей кровью. Прощался он так с Егором или прятался от него?
