— Что? Почему?!
Кошка у Лисицына на коленях вдруг впивается ему в мясо когтями, уставившись куда-то в пустоту, в стену; шерсть у нее встает дыбом; просительное урчание стихает. Присмотревшись, она издает странный звук — долгий, тихий, недобрый, а потом сигает на желтый шифоньер. Потом за окном начинают выть собаки.
Лисицын поднимается.
— Идем, — говорит он девчонке.
Та не выпускает руку старухи из своей. Бабка смотрит на нее тревожно и ласково.
— Идите, идите! — отмахивается она.
— Я одна не пойду! Я без тебя не пойду! — кричит старухе Мишель.
— Я тебя тут не оставлю! Они сожрут вас! Они вас сожрут!
Лисицын проверяет, сколько осталось патронов.
— Я не дойду, доча, тут до ближних одиннадцать километров, а у меня ноги не ходят! — бабка показывает на свои валенки-ноги, устало качает головой. — Иди ты, у тебя ноги вон молодые… Собаки на улице заходятся воем.
— Вас вот он понесет! — Девчонка утирает кулаком воду из глаз. — Он здоровый! Понесешь?!
Лисицын выдыхает, вдыхает. Смотрит на эту Мишель. В грудине что-то проворачивается.
— Та ну давай попробуем, — кивает он, понимая, что сейчас их всех обрекает. — Вот! Он поможет!
— Брось! — решительно говорит Лисицыну дед. — Мы запремся тут, пересидим. Это просто бабская истерика. Идите, ну? Вон собаки уже все взбесились, не слышишь, что ли? Идите!
Старуха гладит руку Мишель, ведет ее к выходу. Та сопротивляется, но на пороге сдается. Достает из кармана свои эти гвоздики, хочет отдать бабке.
— Уши надо себе выколоть! Надо себе их выткнуть, чтобы не сойти с ума!
Но бабка закрывает ее пальцы, заставляет зажать гвоздики в кулаке.
— Я и так почти что глухая. Идите. Да у меня, если что, и иголки есть. Справимся. У каждого свое время, доча.
Она целует Мишель в лоб. Та вся трясется. Лисицын кидает на них последний взгляд.
— Не верю. Зачем им с людьми так было?
— Мы сами хотели без Москвы жить. Не отпускать же им нас?
7
Они бегут по насыпи в темноте, держась за руки. Собаки подгоняют их воем; через некоторое время он превращается в лай, потом как будто бы в визг, потом ветер задувает все звуки как свечку. Исчезает в темноте звездочка поселкового фонаря.
Луна задвинута облаками, молочный свет еле сочится через крохотные щели — это такая тьма, к которой глаза привыкнуть не могут. Рельсы под ногами отблескивают еле-еле, хорошо, что недавно казацкий эшелон отполировал их всеми своими тоннами. По этим отблескам они и идут.
Девчонка бубнит что-то, Лисицын прислушивается:
