, — писала она одному из послов. Поэтому она просила союзников ходатайствовать перед святым отцом, чтобы помочь ей заключить союз, который, по ее словам, должен был принести «полное спокойствие этому королевству»
[55].
Двор прибыл в Блуа в начале 1572 г. Здесь организовали первые встречи, в Шенонсо, потом в Туре, с королевой Наварры Жанной д'Альбре и ее дочерью Екатериной, которых сопровождали молодой Анри де Конде и фламандский граф Людовик Нассауский. Здесь были и английские послы, и многие другие важные лица, прибывшие сюда посудить политические перспективы, в частности, браков, и нидерландского вопроса. Первые встречи между Маргаритой и Жанной прошли хорошо, хотя королева Наварры сохраняла сдержанность, как объясняла сыну, оставшемуся в Беарне: «Мадам оказала мне все почести и приняла меня так радушно, как только было можно, и откровенно сказала мне, как Вы ей приятны; судя по тому, какова она, и по ее суждениям, при том влиянии, какое она имеет на королеву свою мать, короля и господ ее братьев, если она примет нашу религию, я могу сказать, что мы счастливей всех в мире»; но, с другой стороны, Жанна опасалась, как бы, «при ее осмотрительности и рассудительности, если она будет упорствовать в сохранении своей религии […], поскольку здесь, говорят, ее [Маргариту] любят, […] чтобы этот брак не погубил […] наших друзей и нашу страну»[56]. Юная Екатерина Наваррская была завоевана: «Я видела мадам, которую нашла очень красивой, — писала она брату, — и весьма бы желала, чтобы ее увидели Вы. Я очень просила за Вас, дабы она была с Вами любезна, и она пообещала мне по и весьма радушно приняла меня, и подарила мне милую собачку, которую я очень люблю»[57].
Эта расположенность сохранилась ненадолго, потому что переговоры оказались трудными: королева-мать рассчитывала, что ее будущий зять сделается католиком, повелительница Наварры требовала, чтобы ее будущая невестка стала протестанткой… Что до Маргариты, она держалась непоколебимо, как некогда в Пуасси, — настолько, что одна из встреч между королевой Наварры и принцессой, описанная тосканским послом, кончилась плохо: девушка напрямик заявила, что не поменяла бы религии даже ради величайшего государя в мире[58]. Суровая гугенотская королева, тревожась, испытывая внешнее давление, чувствуя себя не в своей тарелке, страдая от застарелого плеврита, была еще и очень шокирована легкомыслием, которое царило при французском дворе и воплощением которого казалась ей Маргарита: «Говоря о красоте Мадам, я признаю, что она прекрасно сложена, однако чрезмерно затягивается; что касается ее лица, то оно излишне накрашено, что меня выводит из себя, поскольку это портит ее облик; но при этом дворе красятся почти все, как в Испании»
