И вместо претензий я двигаюсь в её темпе, наблюдая за тем, как растекается удовольствие по её телу, шепчу:
— Я люблю тебя, моя Ева! Ты сладкая, ты такая сладкая! Такая красивая…
И в подтверждение своих слов облизываю собственные пальцы, только что побывавшие в ней, давая этим, наконец, провалиться в её первый, наполненный долгим чувственным стоном оргазм. Но первый неожиданно становится последним, по крайней мере, в этом заходе, потому что я тоже соскучился, и в моих глазах уже темно, в паху разорвалась бомба, и моё «Евааааа…» звучит странным, слегка пришибленным и более громким эхом восторгов жены.
Мы продолжаем целоваться, как полоумные. Просто слишком долго не виделись и очень сильно соскучились. Нет, одним разом точно не обойтись: физически вроде бы всё окей, но душа как будто просит продолжения. Поэтому целуемся, не давая друг другу оторваться, отдалиться, прерваться и существовать не единым целым, а каждый сам по себе.
— Как ты себя чувствуешь? — шёпотом интересуюсь.
— Я знаю, ты спрашиваешь меня о физическом самочувствии, но мне хочется сказать тебе о том, что у меня на душе́! — улыбается в мои губы.
— Это намного важнее, — я прикрываю глаза, ожидая очередного испытания собственной эмоциональной выдержке.
— Я чувствую себя так, словно мои замёрзшие и насквозь промокшие ноги очутились в тепле и сухости. Словно озябла, а меня неожиданно укутали самым тёплым одеялом. И мне так хорошо!
У меня нет слов, которые сложились бы в более-менее вразумительный комментарий этого фундаментального признания полнейшего успеха моего мужского предназначения, но у меня есть мои поцелуи, и я не жалею их.
— Я хочу, чтобы ты будущей ночью был во мне! — заявляет, едва отдышавшись.
Оказывается, мы думаем об одном и том же, и это заставляет меня улыбаться:
— Хорошо! Ты сама напросилась! Думаю, спать я буду недолго…
— Будешь-будешь! Просто я хочу как в юности, помнишь? Мы — один организм!
— И один живот? Или… добавим третий пункт?
— Третий, — жмурится. — Я соскучилась… Так душераздирающе тоскливо было без тебя в этой постели, и по утрам в ванной, в столовой, а вечером на кухне и в детской. Дети говорят, что ты веселее читаешь сказки! Разными голосами, особенно страшными!
Обычные вещи вроде бы сообщают мне эти блестящие малиновые от моих поцелуев губы, но в сердце щемит.
— Ты никого там… в этой своей Испании, нет? Не трогал…?
В момент трезвею. Отодвигаю лицо, чтобы яснее навести уже местами мутнеющий фокус:
