Ян прерывается, ждёт, пока поверну в его сторону голову, и только поймав мой взгляд, продолжает:
— Я совершил вещь, о которой сожалею. Очень низкий поступок. Дело в том, что конгресс длился почти неделю, и всё это время мы жили в одном отеле. Алекс был с женой Ханной, и я… в общем, я переспал с ней. Месть за Мерседес, — он с трудом проглатывает свои сожаления, но взгляда не отрывает. — Жуть в том, что его реакции не было.
Он умолкает, смотрит в сторону, и не без усилия сознаётся:
— Я сделал это ещё раз. Причём так, чтобы он наверняка застал, увидел и испытал ту же боль, что и сестра когда-то, но он… просто бросил пиджак в кресло и ушёл в душ, — выдыхает. — Мне тогда показалось, что он был совершенно пустым внутри, мёртвым, как чучело волка на камине в доме моего отца… Я спросил у Ханны, что у них за отношения, и та ответила «открытый брак». Потом добавила, что муж с ней не спит вот уже несколько месяцев, потому что заболел лейкозом и не лечится. И только тогда я понял, почему во время его речи у меня было ощущение, что это не презентация, а прощание… Я думал, совесть сожрёт меня заживо, но лезть ему в душу и пытаться вести беседы после всего было глупо — он не стал бы меня слушать. Мать ездила к нему в Сиэтл, он принял её, выслушал, но ответил, что уже всё решил. Но, его судьба, похоже, совершила очередной кульбит — он всё-таки выкарабкался. Интересно было бы знать, «что» или «кто» изменил его планы. Мерседес мы ничего так и не сказали: она и сейчас ничего не знает. Ждёт его до сих пор. До сих пор любит. Надеется, что однажды он нагуляется и поймёт, что она — его судьба.
Я молчу. А что мне сказать? Но больше — нет желания вообще издавать какие-либо звуки.
— Лера, беги от него, пока не поздно! — хватает меня за руки. — Быть с ним и не потерять себя сможет только полная стерва или хотя бы потребительница, как, например, Ханна! Ты не то и не другое. Ни он сам, ни его деньги не стоят того, что тебе предстоит! Поверь мне, я видел, как рассыпалась личность моей сильной сестры! Мерседес полностью потеряла волю и уважение к себе… Я не знаю, что он с вами делает, но разрыв воспринимается как конец света, а зависимость остаётся навсегда!
— Мне самой это решать, — отвечаю тихо, сухо, но упёрто.
— Да уж, конечно, самой.
Мы быстро прощаемся (или это я прощаюсь), и попадаю в настоящий ад: думы, все до единой, деструктивные, настроение упадническое, но хуже всего полнейшая неопределённость в том, что же мне делать? Как дальше с ним жить после всего, что теперь знаю? Мне даже сложно понять, что чувствую — так много всего гудит и роится в моей голове. Я позволяю себе от души порыдать, пока никто не видит, и засыпаю под утро.
