День окончания учений был самым ужасным. Утром полевые кухни едва удалось разогреть, повара с трудом сумели приготовить чай. Хлеб с маслом и чай? А где каша? Назревал голодный бунт, началась анархия. После завтрака старшины попытались организовать сбор имущества, но насквозь промокшие и промерзшие «партизаны», обозленные тяготами армейской жизни, побросали вещи в снег и разбрелись кто куда: одни к электричке, другие на остановки автобуса или к попуткам.
Откуда столь ранний снег? Видимо, Мартин решил и напоследок напакостить танкистам.
– Стоять! Всем назад! – кричал комбат, тщетно пытаясь остановить «анархистов». – Документы никому не выдам!
– Выдашь, куда денешься, в полку сами заберем, – ехидно ответил ему пробегавший мимо плюгавый солдатик.
– А то и бока намнем, – пообещал другой, фигурой покрепче, – кончилась ваша власть…
Вскоре поляна-плац напоминала картину разгрома и паники первых месяцев войны в сорок первом году: сапоги, шапки, котелки, скомканные шинели, все валялось беспорядочно, кучками, словно под ними была тысяча трупов уничтоженной армии.
Миновал час, и лагерь полностью опустел. Призванные из запаса офицеры некоторое время попытались помогать, но потом один за другим тоже тихо слиняли (что нам больше всех надо?), остались только кадровые офицеры, прапорщики и срочники, которые пытались спасти дорогостоящее имущество. Осеннее развертывание полка, которое началось более-менее успешно, завершилось почти полной катастрофой, не в военном конечно плане, а для тылов.
Командир полка Плотников, словно император Наполеон, объезжал покинутые лагеря, хмуро окидывал заснеженные полигоны и его душила бессильная злоба, обстановка была гнетущей, напоминала катастрофу великой «двунадесятиязычной» армии. Конечно, позднее победные реляции были составлены, направлены в верха, но финал был скорее переправой при Березине, чем победой при Аустерлице…
Управление «полка», а вернее вновь батальона, поспешно эвакуировалось на двух «Газ-66» и возвращалось по занесенной снегом дороге в гарнизон.
Эдуард оглянулся на заброшенный лагерь и сквозь пелену снега ему отчетливо привидилось: за дальним покосившимся чумом с большой метлой в руках стоял Мартин в своей старой шубейке. Лешак понял, что его заметили, и помахал на прощание рукой, а затем принялся орудовать большущей метлой – видимо, шиш решил замести следы нашего пребывания, запутать, спрятать пути-дороги…
