– Что ты тут возишься в чаще? – она брезгливым кивком указала на заросли.
– Гуляю на свежем воздухе, – ответила Хэдли. – Разминаюсь.
– Разминаешься, и всё? – она нависла над девочкой холодной тенью. – А кому это ты кричала?
– Никому.
– Никому?
– Ну да, никому. Иногда я так делаю – просто кричу.
Тётя Максин так схватила Хэдли за руку, что стало больно.
– А знаешь, что я делаю с лгунами? – визгливо выкрикнула она. Ветер так раздувал буфы у неё на рукавах, что она казалась огромной.
Хэдли едва заставила себя заговорить:
– Я не лгу… – У неё перехватило дыхание – с такой силой её рванули и потащили через сад. – Пожалуйста! Стойте! – взмолилась она.
Тётя Максин встала как вкопанная и с лёгкостью подняла её над землёй.
– Ой, больно! – закричала Хэдли.
– Это, по-твоему, больно? – рычала тётя Максин. – Ты понятия не имеешь, что значит боль! – Она грубо отшвырнула девочку, и та беспомощно скорчилась на траве. – Здесь, в Гримм-хаусе, слушают старших! Здесь не говорят с посторонними. Здесь повинуются тётушкам. Понятно?
– Да, – сказала Хэдли.
– Да, и дальше?
– Да, тётя Максин! – она подняла взгляд на силуэт женщины: свет падал на неё сзади, превращая в чёрную тень. Тётки каждый день одевались в одни и те же одинаковые платья: синие и в рюшечках, больше подходившие малышкам, чем взрослым леди. Однако на них это почему-то выглядело не смешно, а устрашающе.
– Повторяй за мной, – тётя Максин наклонилась к Хэдли нос к носу, – в Гримм-хаусе всегда слушают старших.
– В Гримм-хаусе всегда слушают старших, – Хэдли сделала отчаянную попытку, чтобы её голос не дрожал.
– Не говорят с посторонними.
– Я не буду говорить с посторонними.
– И ты будешь повиноваться тётушкам! – тётя Максин угрожающе покачала пальцем.
– Я буду повиноваться тётушкам.
– Что ещё надо сказать?
– Простите, тётя Максин. Я очень, очень сожалею.
– А по тебе не видно, – тётя Максин снова улыбнулась. Но на этот раз это была откровенная улыбка злорадства. Она подняла Хэдли на ноги, грубо рванув за волосы. – Ну, теперь пора наказать тебя по-настоящему, – и тётя Максин направилась к дому, прямая как палка.
– Простите, – тупо повторяла Хэдли, едва поспевая за ней. – Простите.
На пороге тётя Максин толкнула девочку что было сил. Хэдли споткнулась и рухнула на пол. Но не успела она подняться, как старуха снова толкнула её и рявкнула:
– Немедленно ступай на кухню, жалкое отродье, и сядь там! – Она вынула кольцо с ключами и старательно заперла дверь изнутри.
