Он наизусть знал печальную историю жизни полуслепого адвоката и задал свой вопрос исключительно из вежливости. Бедный старик не так давно похоронил жену, с которой прожил душа в душу чуть ли не до золотой свадьбы, и оказался в безвыходном положении: его сын и невестка погибли на войне, а единственный внук — ровесник Тихого — вместе с женой изводил деда. Пользуясь слепотой Аптекарева, они оба, когда на пару, а когда порознь, внаглую крали принадлежавшие старику вещи, тогда как тот вынужден был платить за всю квартиру из своей пенсии, сам покупал продукты, кое-как готовил пищу и убирал за собой.
— Куда там! — Аптекарев поднял незрячие глаза к небу и протяжно вздохнул. — Горбатых разве что могила исправит. Вчера они стащили Апулея и Петрония!
— Что вы говорите?! — расстроился Тихий. Любознательный адвокат смолоду собирал редкие книги по истории и искусству Древнего Рима, и Тихий не мог не сочувствовать его потере. — Неужели?
— То, что ты слышишь! — Аптекарев снял кепку, ладонью вытер усеянный каплями пота высокий лоб и машинально пригладил редкие седые волосы, напоминавшие детский пушок. — Я трижды проверил! После того как они стащили Брокгауза и Эфрона, я каждую книгу на ощупь знаю. Осталось-то всего две полки, да и те далеко не полные.
— Что же делать, Николай Парфенович? — озабоченно произнес Тихий. — Может быть, разменять вашу квартиру, и кончен бал? Разъедетесь с ними, заживете отдельно, и все как-нибудь наладится.
— Тебе, Гошенька, легко говорить, а попробуй-ка войти в мое положение… — Аптекарев всхлипнул и тотчас прикрыл глаза морщинистой, сплошь утыканной старческими веснушками рукой. — Если бы не утрата зрения, я бы… хоть сию минуту перебрался в любую клетушку. Эх, Гошенька, знал бы ты…
— Вы не расстраивайтесь, Николай Парфенович! — успокаивал взволнованного старика Тихий. — Не стоит. Пока человек живет, всегда есть какая-то надежда…
— Некуда мне деться, Гошенька! — глотая слезы и продолжая всхлипывать, горестно говорил старик. — Все мои корни здесь, на Большом Сергиевском, все до одного. Как жить без корней? Ведь я прожил в своей квартире… постой-ка, постой-ка… пятьдесят семь лет и одиннадцать месяцев. Это тебе не фунт изюма! Привык к каждому камню и хожу в полном смысле слова с закрытыми глазами. К тому же народ у нас хороший, добрый народ. Все меня знают, ни в одном магазине не обвешивают и не обсчитывают. А когда дают мне сдачу, то серебро кладут в правую руку, а медные деньги — в левую. Помнят, что я держу их в разных карманах. Как же мне уехать отсюда? Посуди сам, в другом месте мне никоим образом не прожить.
