В этот раз Маня тоже заготовила вопрос заранее, и он был совсем простым. Когда папа расспросил ее про учебу и подружек, Маня сказала:
— Папа, послушай, вот есть одна вещь про вас, банкиров, которую я не понимаю.
— И что это, милочка?
— Вы ведь заправляете всем на планете. Вам принадлежит все, гомики вас слушают, — так почему вы боитесь этой налоговой?
Папа засмеялся щедрым серебристым смехом.
— Милочка, мы эту налоговую боимся… Ну, скажем лучше, уважаем — именно потому, что она тоже принадлежит нам. Почти все деньги в мире наши, правда. Но мы собираем с себя налоги, а вы за них работаете. Вы поддерживаете в хранилище температуру, влажность и так далее. А самое главное, вы строите… Вернее, обслуживаете машины и сети, создающие наш мир. Вещи, которые мы видим. Миры, где мы существуем. Все это приходит к нам по проводам. Мозг в банке сам не подключит к ней провод, нужны живые пальцы. Ваши пальцы. Мы за них платим…
— А зачем банкирам живые жены? Зачем настоящие дети?
— Как раз для того, милая, чтобы два мира были прочно связаны. Чтобы у нас были крепкие надежные корни среди людей… Подумай, что случится, если все деньги будут только у банкиров? Найдутся умники, которые захотят их отменить. Или отнять. И как мы будем отбиваться из банок? А попробуй отними денежку у мамы… Понимаешь?
— Да-а…
Папа умел объяснять доступно. Денежку у мамы трудно было даже выпросить. А уж отнять…
х х х
Лишних денег в семье не было.
Папина помощь уходила на лицей и содержание московской усадьбы, которую невозможно было ни нормально продать, ни толком отремонтировать — сплошное, как говорила мама, гниение бревен.
С улицы все выглядело пристойно, особенно если просто проехать на лошади мимо — или слезть с притормозившей на минуту лицейской телеги. Зеленый дощатый забор был ровным, гипсовый лев у крыльца катил белый шар лапой в вечность совсем как в лучших домах (ну, почти — на второго льва при постройке не хватило средств), фальшивые полуколонны на фасаде сияли свежей побелкой.
Но стоило приглядеться, и заметны становились следы захудалости (это выражение Маня услышала на Истории Искусств), куда более унизительной, чем простая мелкобуржуазная бедность.
Гипсовая тумба подо львом была желтой от собачьих отметин. В дождь сразу за крыльцом начиналась слякоть — и Маня даже снимала иногда дорогую обувь, чтобы допрыгать от телеги до ступенек, а если дождь был сильным, так и подворачивала сарафан. Штукатурка на фасаде в нескольких местах отмокла и отвалилась. И, хоть дранка была кое-как замазана краской и известью, дыры казались Мане кричащими о семейной бедности ртами, на которые оглядываются прохожие… Как говорили на
