Сиделка привела в порядок мою постель и ночной столик, и затем в палату вошли Лин и Марго с хризантемами в руках.
Я попытался улыбнуться с риском сдвинуть наложенный на нос бандаж и протянул им перевязанную руку.
Мои гостьи приветливо улыбнулись, но, заметив неподвижно лежавшего Спида, испугались и притихли.
– Слава Богу, вы живы, – сказала Лин.
– Он выживет? – спросила Марго, с опаской поглядывая па Спида.
– Я убежден, что он поправится, сказал я, пожимая ее руку.
Глаза ее увлажнились слезами, но она сдержала себя. На мгновение губы ее задрожали, но потом она овладела собой.
Обе женщины присели около моей кровати – Марго заняла место между мной и Спидом.
– Когда, мы услышали о том, что случилось, – сказала Лин, – я стала молить Бога, чтобы вы оба остались в живых. Да, я стала молиться Богу, я – атеистка, и радикально настроенная Лин Ларкин стала молить Бога. Прошедшие два года изменили во мне многое. Я снова возвратилась к тому, от чего я ушла – к религии.
Марго коснулась руки Спида, и губы ее зашептали:
– Спид, Спид, дорогой мой мальчик!
Веки Спида дрогнули, и он открыл глаза. В них засветилась усталость, недоверие, и потом все это сменилось радостью. Улыбка промелькнула, на его израненных губах, и он прошептал:
– Мегги!
Сознание вернулось к Спиду лишь на одно мгновение. Потом глаза его снова закрылись, но ровное дыханье свидетельствовало о том, что теперь он спал глубоким и здоровым сном.
У меня не было возможности поговорить с Марго наедине, но меня успокоило то, что я снова увидел ее. Прежде чем покинуть госпиталь, они взяли с меня слово, что я и Бинней как только сможем покинуть постели, приедем поправляться в Грейстон.
И действительно, через два дня Биннею стало несколько лучше, что мы могли занять места в санитаром автомобиле и нас отвезли в виллу, расположенную на окраине стоявшего на берегу Атлантического океана городка Салем.
Бинней продолжал быть прикованным к постели, а я, по прошествии нескольких дней оправился настолько, что мог разгуливать при помощи палки.
В доме находились несколько слуг американцев, но в большинства своем служебный персонал состоял из молчаливых китайцев, безмолвно выполнявших приказания желтолицего дворецкого. Несмотря на то, что у ворот стояли часовые и сад был обнесен высокой стеной, мы себя не чувствовали пленниками. Мы были вправе располагать временем по своему усмотрению, и никто не следил за нами и не докучал нам. Наши тюремщики были уверены в том, что нам некуда убежать из этого дома.
