Ушакову вспомнилось, как тогда всяк писал некие конституции, а значит, и сейчас ещё неясно, чего эти желатели перемен удумать могут. За всеми ними, конечно, глаз да глаз надобен, а то и не уследишь, если вдруг что-нибудь по новой затеют. Испугавшись собственных мыслей, Ушаков глянул в окно берлины[51] и, усмотрев за покрытым дождевыми каплями стеклом Невскую першпективу, странным образом успокоился. Нет, не для потрясений всяких строил государь Пётр эту столицу, а теперь императрица Анна по его предначертанию тем же путём следует…
У ворот Летнего сада карета остановилась. Начальник Тайной канцелярии открыл дверцу, ступил на откинутую гайдуком подножку и выглянул наружу. Недавно начавшийся дождь и сырой ветер с Балтики настроению не способствовали, и Ушаков, запахнув поплотнее плащ, прошёл мимо замершего столбом караульного офицера. Шагая по мокрой дорожке, Ушаков покосился на зеркальные дворцовые окна и, отметив, насколько пустынен сад, прикинул, с кем ещё, кроме него и Остермана, государыня Анна Иоанновна намерена обсудить военные дела.
Остерман начальника Тайной канцелярии уже ждал. Весь вид хозяина кабинета показывал, что разговор предстоит серьёзный. И Ушаков не ошибся. Едва они обменялись приветствиями, как Остерман сразу спросил:
– У цисарского двора какие намерения?
– Пока австрийцы колеблются, – коротко ответил Ушаков, одним словом оценив дела союзников.
– И я так полагаю, что цисарцы опасаются, – согласился Остерман и принялся нервно ходить по кабинету.
Начальник Тайной канцелярии понимал, что не его дело оценивать летние бои, но то, что победного результата нет, он знал. Сам ход кампании ему был хорошо известен, но высказываться по этому поводу раньше времени Ушаков не хотел. Однако занятый какими-то своими мыслями Остерман неожиданно поинтересовался:
– Про Швецию ничего не слыхать?
Настроившийся было на одно, Ушаков не сразу понял, что именно хочет знать Остерман, но, сопоставив всё, ответил:
– Имею сведения, что некий майор Синклер, состоящий сейчас на шведской службе, больно часто меж Стекольной[52] и Стамбулом, не иначе как с секретной почтой, ездить начал.
– Никак они меж собой договориться хотят, – заметил Остерман и вздохнул. – Мне то известно, посол наш, пребывающий в Швеции, «анвелировать»[53] того курьера предлагал, только, опасаюсь, шум большой выйти может.
– А отчего шуму быть? – усмехнулся Ушаков. – Он под чужим именем через Польшу ездит, а в тамошних лесах гайдамака или ещё кого встретить можно.
