Между делом она рассказывала, как её здесь встретили, как быстро, за пару дней, соорудили вот этот пристрой.
— Побелили, покрасили, принесли новые табуретки и даже где-то разыскали барское кресло, перетянули его бараньей шкурой, а на пол, под ноги, бросили медвежью шкуру.
Меня так и подмывало спросить про сырые чурки, но она и сама рассказала, как она боролась с вязкой сырой древесиной, пытаясь растопить печь.
На это самое кресло она усадила меня, чтобы я чувствовал себя как в кабине самолёта. За столом, в свою очередь, я предложил ей помощь на тот случай, если потребуется что-то передать в город: отвезти, привезти посылку или её саму в Иркутск. Она с улыбкой глянула на меня и сказала, что хотела бы передать в город работы учеников на конкурс.
— Нет проблем, передам, — бодрым голосом за верил я.
Она достала папочку и передала мне. Вместе с нею она передала пакет.
— А это вам с Иннокентием Михайловичем, — сказала она.
— Что это? — спросил я.
— Ондатровые шкурки, двенадцать штук, как раз на две шапки.
— Да ты что! Я не могу и не буду брать такие подарки, — нахмурившись, сказал я.
— Ты меня обидишь, — ответила Анна. — Я была вам так благодарна!
— Бери, бери! — сказал Мамушкин. — Охотники здесь сдают их по пятьдесят копеек за штуку.
— Я их не покупала, мне принесли, сказали: сшейте себе шапку. Здесь такие холода!
— Они правы, здесь действительно холодно, — заметил я.
Мысли мои пошли зигзагами. Взять — подумает, лётчики все такие, берут и даже спасибо не говорят. Откажусь — обидится. Ещё в детстве мама меня учила: не бери чужого. Взял — потерял. Отдал — приобрёл. И тут до меня дошло. Должно быть, шкурки ей принёс Митрич.
— Я не люблю меховые шапки. Мне нравятся платки, — сказала Анна.
— Нет, — твёрдым голосом сказал я. — Ты, пожалуйста, не обижайся. Мне Коля, — я кивнул на Мамушкина, — уже достал.
Мамушкин недоуменно глянул на меня, но я посмотрел на него долгим взглядом, и он прикрыл уже раскрытый от возмущения рот.
На обратном пути к его обители Мамушкин выматерил меня, затем сказал, что к ноябрьским праздникам из тайги начнут выходить охотники, и тогда он точно пришлёт мне шкурки. За сданную пушнину государство платило охотникам гроши, и она уходила на сторону; в основном передавали или продавали в город: одним надо было устроить своих родственников в больницу, другим нужен был мотоцикл или лодочный мотор.
— А ты зря не взял, обидел девушку, — сказал Мамушкин. — Хочешь, я тебе соболей на шапку достану? Ты мне пива, а я тебе соболей. Идёт?
