Но не долго продолжалось очарование. Песня вдруг оборвалась и наступила тишина.
Словно звонящий колокол из чистого серебра раскачался над головами людей и неожиданно сорвался…
Наступило молчание.
Вдруг все присутствовавшие повскакивали с мест. Бурные аплодисменты и громкие крики «браво» заглушили отдельные возгласы:
— Кто этот человек?
— Правда ли, что он лесничий?
— Это мистификация…
— Молчите…
— Продолжайте, пойте, — спокойно обратился Белинов к лесничему, который сумасшедшими глазами смотрел на аудиторию. — Пойте, продолжайте, — настойчиво повторил Белинов, коснувшись рукой его плеча.
Лесничий задумчиво посмотрел на ученого и вдруг широко открыл рот.
Горловой дикий рев огласил аудиторию. Несуразные, нестройные звуки обрушились на головы потрясенной публики.
Как внезапно испортившийся механизм, голос лесничего захрипел и оборвался. Было очевидно — источник пересох.
Лесничий стоял как оцепенелый. Глубоко вздохнул. Потом махнул рукой и соскочил с возвышения в партер. Не успели изумленные зрители придти в себя, как молодой человек быстрыми шагами прошел по проходу и исчез за дверью аудитории…
— Вы слышали, — все так же уверенно и спокойно заговорил Белинов, — вы сейчас слышали, под влиянием утопина, какая необыкновенная музыкальная сила таилась в этом молодом человеке, лесничем с Родопских гор. Увы, она появилась на весьма короткое время. Серия впрыскиваний, составляющая целую дозу, после, тщательного исследования подвергаемого действию утопина, в специально оборудованной лаборатории, может дать фантастические результаты… В интересах науки, в интересах нашей литературы и искусства, переживающих такой упадок в наши дни, я готов служить всем желающим моим утопином… Мы сильная и здоровая раса. Энергия горцев, душа, вскормленная соками непроходимых лесов. Капля утопина, впрыснутая в кровь, достаточна, чтобы пробудить глубоко спящие, могучие внутренние силы, чтобы преодолеть присущее нашему народу безразличие и неверие в собственные возможности…
После этих слов молодой ученый вышел из аудитории, провожаемый взглядами публики, которая на этот раз словно забыла аплодировать.
Заканчивая эту главу, нам нужно еще отметить, что публика того времени, в огромном большинстве, научилась не реагировать, когда на ее глазах происходило нечто выше ее понимания. Такое поведение объяснялось не столько культурным уровнем (наш народ и тогда оставался внутренне весьма примитивным и нецивилизованным), сколько одной характерной чертой, которую тогда немногие правильно понимали и оценивали.
