Об условиях, в которых отбывал наказание Шпеер, я знаю не понаслышке: как офицер Советской контрольной комиссии в Германии посещал межсоюзную тюрьму Шпандау в английском секторе оккупации Берлина. Шпеер и другие нацистские преступники находились в одиночных камерах с необходимым санитарным оборудованием, кроватями с чистым постельным бельем, письменным столом с канцелярскими принадлежностями, имели шахматы и книги из большой тюремной библиотеки.
Баландой там и не пахло. Норма питания заранее была определена союзниками. Кроме положенного продовольствия, подавались деликатесы по праздникам, а Рождество не обходилось без порции индейки.
Еженедельно заключенные проходили медосмотры, взвешивались. В случае необходимости делались и операции. Одиночные камеры не являлись полной изоляцией заключенных. Они общались друг с другом в бане, в прачечной, на прогулках в малом дворе, где приемник Гитлера адмирал Карл Дениц делал сложный комплекс гимнастических упражнений и бегал. Подолгу могли общаться заключенные и на большом дворе, где усердно и любовно выращивали фруктовый сад.
Дениц написал в камере большую книгу «Десять лет и двадцать дней», а Альберт Шпеер — «Воспоминания», которые после его освобождения были изданы в Советском Союзе на русском языке.
Что существуют такие условия наказания, Мержанов не мог и предположить.
Впервые за долгие годы Мержанов ехал не в зековском вагоне с зарешеченными окнами и конвоирами МВД, а в купейном. И теперь с ним были конвоиры, но из охраны МГБ и не с карабинами, а с пистолетами в спецкабурах под пиджаками. Пассажирам-попутчикам они представились мастерами стройки в Сочи. Осужденный же обрел свою профессию и, как прежде, дал подписку о неразглашении назначения чертежей, объектов гражданской обороны. Выглядел он вполне респектабельно: в ладно сшитом сером костюме, красивой сорочке, хороших ботинках. У него и его сопровождающих были новые модные портфели и чемоданы с одеждой, с принадлежностями для рисования и черчения. В общем, легенда спецслужбы, нужная для выполнения секретного задания, ни у кого из случайных попутчиков архитектора не вызвала сомнения.
Обдумывая в Москве проект санатория, Мержанов решил разрабатывать его по типу военной здравницы, имеющей элементы конструктивизма и находящейся в гармонии с растительной средой и чарующим Черным морем.
Конструктивизм еще не изжил себя и не лишился своих приверженцев. Интересно, что относящийся к нему вначале с предубеждением знаменитый французский зодчий Ле Корбюзье после знакомства в Москве с работами русских мастеров, выполненными в этом стиле, изменил к нему отношение. «Конструктивизм, самое название которого выражает революционный настрой, в действительности несет в себе напряженный лиризм, способный вырваться за собственные пределы и раскрыть пламенную восторженность этих людей перед будущим», — писал он и в духе «пламенной восторженности», спроектировал, работая в Москве, дом Центрсоюза, который позднее получил неофициальное название «Дом Корбюзье». Но подобное здание едва ли было бы уместным в зеленом мире сочинских субтропиков. И чем ближе подъезжал Мержанов к Сочи, тем больше сомневался в своем решении: возникавшие в памяти прекрасные творения Джакомо Кваренги заслоняли собой архитектурные новации последних лет.
