Только теперь на него хлынул животный восторг спасения. Он еще ничего не понимал, он даже и представить не мог, как они могли оказаться в каком-то чудовищном поле антигравитации, но они были живы, «Сызрань» была цела, и гибель обошла их стороной. Совсем рядышком, но обошла. Как горнолыжник — ворота слалома. Радость спасения переполняла его, и мозг отказывался работать в холодном режиме анализа, у него тоже был праздник.
— Гм, — сказал Густов. — Задача: кому верить — здравому смыслу или бортовому анализатору? Только представьте: тридцать метров. Странная какая-то мера длины — метр.
— Этого не может быть, — сказал Марков.
— Дети мои, я понимаю, наше бормотание вызвано скорее не здравым смыслом и вообще не разумом, а эйфорией, — улыбнулся Густов. — Итак, вместо того чтобы погибнуть в непонятной и страшной катастрофе, мы преспокойно висим в поле антигравитации всего в тридцати метрах над поверхностью чужой планеты. Вопрос: может ли это быть?
— Безусловно, нет, — сказал Марков. — Этого быть не может.
— Я бы согласился с тобой, мой бедный маленький друг, но мы все-таки висим над Бетой Семь. Как ты думаешь, на каком расстоянии мы должны были проскочить мимо планетки?
— Друзья мои, — сказал Надеждин, улыбаясь, — боюсь, что катастрофа все-таки не прошла бесследно.
— Что ты имеешь в виду?
— Мы спорим, ошибся или не ошибся анализатор, вместо того чтобы посмотреть самим.
— Тише, — сказал Марков. — Теперь я понимаю, почему командир ты, а не я.
Надеждин помотал головой и зажмурился. Голова все еще болела, и содержимое ее тяжко переливалось, словно ртуть. Не думать о боли. Покачиваясь, он подошел к экрану обзора и нажал на кнопку. Под ними расстилалось почти безукоризненно ровное плато, на котором сверкали небольшие металлические прямоугольники, расположенные в шахматном порядке. Подле них застыли странные неподвижные фигурки.
— Ребята, — вздохнул Густов, — я должен покаяться.
— Ну, ну… — сказал Марков, не отрывая взгляда от экрана.
— Это все я наделал.
— Ты? — спросил Надеждин.
— Да, я. Когда вы дулись в свои дурацкие шахматы, я сидел и думал о горькой участи космических грузовозов, лишенных романтики неведомых маршрутов. И, как видите, додумался. Сглазил. Накликал, кажется, столько романтики…
— Ты у нас местный философ, тебе и карты в руки, — сказал Надеждин. — Ты лучше скажи: тебе этот пейзаж не кажется странным? Хотя для незнакомой планеты слово «странный» мало что может значить…
— Нет, не кажется. Для нормального сна ничего необычного нет. Мы же спим, детки, этого же не может быть. Только что мы мирно следовали по своему маршруту, рядовые космического гужевого транспорта, а теперь под нами какие-то человечки приветствуют посланцев неведомой цивилизации.
