Что такого сказал Миша Тавхелидзе?
Он сказал примерно следующее:
«Привет! Вот ты где?! Там ребята тебя ищут. Они с русскими едут. Давай поживей».
Ну и что? Дело в том, что опьянённый видом оружия и баррикад, Тавхед забыл, где находился, и произнёс свою приветственную речь на самом чистом и громком грузинском языке, который когда-либо звучал на берегах омываемых реками Арагви и Риони.
Взлетая на бронетранспортёр я представил как босого, облитого мазутом, осыпанного куриными перьями Тавхеда, гонят по слякоти. Отплёвываясь от пуха и печатая за собой жирные мазутные следы он нагишом плетётся по заснеженной Военно-Грузинской дороге…
Зураб и Вася поняли по моему взволнованному виду, что произошло нечто из ряда вон выходящее и вопросительно застыли. В эту минуту толпа так и не переварив изрыгнула невредимого, не перестававшего улыбаться Тавхелидзе, который довольно спокойно вскарабкался следом за мной на броню. Я сделал вид, что всего навсего собирался зевнуть, погасив этим невинным желанием распросы и все мы нырнули в люк, где с облегчением развалились на вещмешках.
Между тем снаружи обстановка таки стала накаляться. К БТР-у, в котором на глазах у всей массовки мы скрылись, подошли несколько человек. Эмоционально размахивая руками, они принялись, что-то объяснять российским офицерам. Толпа зрителей, привлечённая драматизмом эпизода, росла вокруг участников mise en scene, как на дрожжах.
Между начали происходить совсем неприятные вещи. Один из говоривших ударил себя кулаком в грудь и сделал шаг вперёд. Толпа загудела, как потревоженный пчелиный рой и тоже сделала шаг вперёд.
Офицеры, наконец, догадались, что пора делать ноги, а не ждать пока интерес публики перейдёт в овацию, и быстренько взобрались на бронетранспортёры. До того как над сценой упал занавес, недовольные таким финалом зрители забросали нас помидорами — по бортам гулко как молот по наковальне стукнули несколько увесистых булыжников.
На следующее утро Зураб, первым утренним рейсом отправился в Москву. В его дорожной сумке, где-то между запасными носками и бритвой уютно устроилась видеокассета с отснятым накануне материалом.
Проводив Зураба, я весь день нервно расхаживал по нашему микроскопическому офису, то и дело спотыкаясь о вытянутые ноги Тенгиза, всякий раз награждая его сочными, как спелые кахетинские арбузы, эпитетами. На кон взгромоздили огромный раздувающийся тюк нашего честолюбия.
В тот день Зура не позвонил и я понял, что всё обстоит ужасно. Зура мог потерять свою торбу — оставить в самолёте, забыть в такси, стать жертвой ограбления… Немцы могли передумать связываться с нами —, обанкротиться, застрелиться, заболеть холерой… Ночью мне приснился сон, в котором всё это произошло одновременно.
