В который раз я спрашивал себя: зачем ей все это нужно?
Кажется, это было какое-то самоутверждение. У них обоих вначале было любопытство друг к другу и самоутверждение… Не броситься прочь от обжегшего когда-то огня, а протягивать подрагивающие пальцы: вот же, ничего страшного, вполне мирные угли, прикрытые пеплом. На них древние женщины готовили дичь, приволоченную из лесу дикими мужчинами. И еще — она должна была не прогнать от костра и не оттолкнуть блуждавшего охотника… Есть такой древний-древний долг у древних женщин, это очень свойственно Ларе.
И надо мне это перенести. Терпел же Луи Виардо Тургенева. Культура в этом, между прочим, была. Уверенность в себе и в нем, в нас троих. И это нельзя рвать с корнями. Грубо оборванные, они болят, что-то должно перегореть и отслоиться, какие-то глубинные окончания нервов… Так думал я, шагая по темной и плоской листве. И снова смутные мысли приходили… Говорила ли мне точно Лара о том, что есть и было когда-то, и можно ли исходя из этого быть уверенным в дальнейшем?
Но выхода нет. Сказать ему: «Давай, Павел, поймем друг друга и простимся…» Так ему сказать? Ведь все равно тогда он столкнется с ней «случайно» на остановке… Вот тогда все и произойдет. А при теперешнем положении вещей Ларка посмотрела на меня только что внимательно, перед дверью, и обронила: «Знаешь, так редки примеры человеческого поведения мужчин…» Все же это было одобрение… Вот такой я выслушал комплимент. И это говорит мне моя молоденькая жена — моложе меня на пять лет. Это ведь мы с милейшим Павлом привели ее к такому строю мыслей…
Так вот, сейчас мне важно было само это одобрение Ларки. Но все-таки нужно было что-то обдумать в наших отношениях. Я искренне сказал, вернувшись, Павлу, чтобы он заходил… И думал теперь настойчиво о том, что произошло когда-то у них с Сергейчиным и чего, таким образом, она ждала от меня? Тут было главное, я нащупал. И вот какие мысли приходили в голову. О своей теперешней жизни я думал, что она как у всех. Раньше эта мысль меня раздражала и вызывала растерянность…
Когда-то хотелось многого. Смешно сказать: поступал в политехнический — представлял себя Эдисоном. И мой отец, фронтовой шофер, школьный завхоз в Протокине, энтузиаст и умелец на все руки, он тоже «нацеливал» и выписывал мне с детства «Юный техник». Повторял заветное: «Ведь сможем, Володька, а?..» Потом это «многое» стало мне видеться в сравнении с другими: другие могут — смогу и я защититься. Сменил лабораторию Гнеушева на другую, с более ходовой тематикой. Прихожу в свой НИИ без двух минут девять, отбиваю прибытие на штамп-часах. И что же я потом делаю с той же четкостью?
