— Терпимо, — сказал он. — Когда «колеса» есть.
Геннадий Ильич сел и положил на стол сжатые кулаки.
— Может, тебе какая-нибудь диета требуется? Ты скажи. Я готовить не очень люблю, но умею.
— Диеты были нужны в тюряге и на зоне, — сказал Александр. — Теперь ни к чему.
— Что же ты, Сашка… — Геннадий Ильич выругался. — Не поберегся вовремя, а? Зачем продолжал? Почему не остановился?
— Легко сказать, брат. Ты бы те же самые вопросы задал человеку, который в трясине тонет. Выбраться — уже не выберешься. Остается только ворочаться, сколько хватает сил.
— Черт! Ну и дела. Не верится.
— Мне тоже не верится.
Братья помолчали.
— Чаю? — спросил Геннадий Ильич.
— Можно. Который час?
— Около четырех.
— Давай чаю. Как раз морфий успеет подействовать.
— Тебе горячее не вредно? — поинтересовался Геннадий Ильич, когда электрочайник вскипел и щелкнул.
— Спроси лучше, что мне полезно, — невесело усмехнулся Александр. — И не надо меня жалеть. Я сам это с собой сделал и сам расплачиваюсь. Что заслужил, то получил. Закон жизни.
— Я слышал, в ваших кругах другие законы действуют.
— Например?
— Ну, хотя бы тот, который гласит «не верь, не бойся, не проси».
— Красиво сказано, брат, — сказал Александр. — Только из этих трех правил одно первое действует, вот какая штука.
— Правда? — удивился Геннадий Ильич.
— Правда. Никто никому не верит и все друг друга боятся, потому что на каждом шагу жди подлянок. И от чужих, и от своих. Что касается того, что просить западло, то это только слабых касается. У них отнимают, и все дела. А перед теми, кто сильнее, пресмыкаются. На брюхе ползают.
— Еще один миф развенчан. Я считал, что уголовники из другого теста слеплены.
— Все мы из одного теста, — сказал Александр. — Выпечка только разная. Одни жесткие, другие мяконькие. Кто каким получился.
— А ты какой?
— Был жесткий. Теперь одно крошево от прежнего осталось.
Геннадий Ильич взглянул на младшего брата с новым интересом:
— Я заметил, что речь у тебя нормальная. Почти чистая. Без фени.
Александр сделал несколько глотков чая и сказал:
— Всему свое время и место. Я от многих привычек теперь отказался. Знаешь ведь этот обычай — перед смертью мыться и в чистое одеваться. Так и я. Неохота на тот свет грязным являться.
Геннадий Ильич нахмурился:
— Веришь в тот свет?
Александр посмотрел на него и отвел взгляд.
— Нет, — признался он. — Но наверняка никто не знает.
— Не знает, — согласился Геннадий Ильич. — Я эти дни все ждал, что Сережа какой-нибудь знак подаст. Ну, сдвинет что-нибудь… Или подбросит… Или на ухо шепнет… Ничего.
