Любил чёрный юмор, наглеющих чаек стихами кормя
с руки.
А рифмы его так метались, словно отчаявшиеся мотыльки
В своём вечном стремлении суицида и смерти на острие свечи,
В закоулках Сан-Марко, распускающего магические лучи,
От серебряных лож до свинцовых туч над поникшею головой
Того, кто не сам покинул родину, но и здесь не нашёл покой.
Потому что в этом городе, увы, этого слова попросту нет.
Есть только Смерть в чёрной маске, спешащая на обед,
Есть белый Доктор, который приходит, чтоб ей помочь.
Есть Кот, он разный, он сам по себе и предпочитает ночь.
Есть Дон Жуан, который при шпаге и в красивом плаще,
Есть Коломбина – любовь, флирт, игра на грани и вообще.
Меня в нём нет. Даже если сегодня на узеньких улицах есть я.
Что делать, но каменный лев с распахнутой книгой не мой маяк.
Пока над гранёной палаццо Дожей слепой пролетает дождь,
А здания жёлтою граппою лечат кашель и немоту, и дрожь
Своих отражений в грязных каналах, облизывающих мосты.
И гондольеры с профилем дьявола переворачивают, как листы
Грамоты нотной, зелёную воду веслом за чёрной кормой.
Подобно тому как тот же поэт, сердца комок отправив домой,
Велел оставить тело своё навеки в этом грешном песке,
Любой, проходящий в тумане краем канала, идёт на волоске
От жадных приливов, сметающих жертвы кинжалов
и бритв.
А город уводит в хмельную ночь другой стихотворный ритм.
Под ржание четверых лошадей с когда-то отрезанной шеей
Держу пистолет у виска,
смотрю на воду,
принимаю решенье…
