Четырнадцатый апостол | страница 12



Понимаешь её снисходительность и печаль…
Выпьем за гордые крылья богини Ники,
Мост царя Александра и вечную веру в Россию!
Аэропорт. Меж облаков золотисто-кинжальные блики.
В месиво снега и нежность руки мессии,
В негу объятий любимых берёзок и сосен и
В талую горечь подъездов и пропасть крыш,
Где лишь во сне вспоминать монпарнасскую осень,
Париж…

«Только здесь понимаешь, как важна смерть…»

Только здесь понимаешь, как важна смерть…
Что есть жизнь, как не подготовка к кончине?
Так изумительно толедская жёлтая твердь
Ложится на тонкую музыку Генри Манчини.
Но столь болезненны эти обломки стен,
Огрызающиеся на реку в беззубом оскале,
Что ты попадаешь в древневековый плен
Черни и золота, вниз вдоль клинка, по стали.
Здесь нет фламенко, но частые черепа.
Здесь не яркая Сангрия, но вино дель Торо.
И ночь неулыбчива, и фиеста слепа,
Как Алькасар, презирающий каждую гору.
Но запах Испании застыл именно в этих краях!
Где снова и снова гитара поёт о смерти.
Край жизни на лезвии хищных навах
Единожды! Без псевдобуддистской круговерти.
Мне кажется, тут будет легко умирать.
В небо душа, а кровь, по камням, в реку.
И может быть, кто-то примет душу мою поиграть,
Как играет младенец Иисус сердцем Эль-Греко…

«Я хочу в этот город…»

Я хочу в этот город.
Я прожил здесь тысячу лет и хотел бы ещё.
Но я вряд ли молод,
На погоду ноет колено и сильно болит плечо.
Я не верую в сны.
Это рваные плёнки фантазий и окриков свыше.
От весны до весны
Мои лошади с крыльями бродят по крышам.
Лад убитых стихов
На гитарный, увы, не похож ни на йоту.
Нормативно-легко
Петь, как все, и совсем не работать в субботу.
Я не помню себя.
Это значит, что сам я себе не настолько и нужен.
Но любить, не любя,
Лучше выспренной грусти на завтрак и ужин.
Море – это слеза.
Но, в отличие от моих слёз, в нём ни капли фальши.
Посмотри мне в глаза,
Ты тоже не хочешь, чтобы стихи писались и дальше.
Я выступил к башне.
Не затем, чтобы вниз, высокомерной рожей…
Разбившись однажды,
Я самый нелепый раб твоей рифмованной пашни.
Смогу ли поверить в тебя и снова взлететь, Боже?
Не важно…

«Дождь, заливающий старый Котор…»

Дождь, заливающий старый Котор
Так, точно кровь вымывает из жил.
И я, словно раненый черногор,
Опозоренный тем, что себя пережил
На долгих семнадцать лет или зим,
Поскольку – положено до тридцати!
А я задержался, и клоунский грим
Навеки становится клеймом моим.
До тридцати я обязан был лечь
В чёрную землю между камней.
Нарваться на пулю или на меч,
Но оборвать монотонность дней.