Отец снял трость с высокой спинки своего дубового стула, и два старика с тростями удалились, стуча кожаными туфлями по сосновому полу и разговаривая так, будто их старая беседа вовсе не прерывалась, и обмениваясь взглядами восхищения и приязни: отец — через очки в роговой оправе, Льюис — через свое черное пенсне. Мне казалось, что все в зале, кроме Клары и ее семьи — которые по-прежнему не отрывали глаза друг от друга, — смотрели на стариков и на нас.
— Я знаю, тебя это ранило, Филип, — сказала Бетси. — Мы с Джо тебя в это втянули — мы же тебя и спасем.
Говорила она, разумеется, о присутствии Клары. И Бетси с Жозефиной тут же подошли ко мне по бокам, взяли под руки, и мы направились к выходу, пока сестры притворялись, будто ведут со мной оживленный разговор. Они воображали, что для меня мучительна близость Клары Прайс и ее семьи. Но я между тем обнаружил, что мне все равно, что теперь, когда чувств больше нет, я могу подойти и представиться — или с той же легкостью этого не делать. Я обнаружил, что теперь меня больше волнует то, как со мной обошлась родная семья в том давнем случае с Кларой Прайс. И это открытие стало болезненным — узнавать о себе такое тяжело. Глядя на двух стариков перед собой и слушая вполуха болтовню сестер, думать я мог только о том, что хотя бы косвенно, но именно вот этот Льюис Шеклфорд повлиял на всю мою жизнь и сделал человеком, которому настолько трудно полюбить женщину, что это произошло один-единственный раз за многие годы. Я чувствовал, что моя ограниченность и трусливое отношение к любви целиком обязано — так или иначе — обращению отца со мной и обращению Льюиса с отцом. Я ненавидел сухого старика, идущего рядом с отцом. Меня подмывало стряхнуть с рук двух своих дородных сестриц в шляпках, ринуться вперед и оттолкнуть стариков друг от друга. Какое они имели право на удовольствие от воссоединения?
Но я ничего не сказал Бетси и Жозефине об этом порыве. Выйдя в вестибюль, мы увидели, что отец и Льюис уже на веранде, садятся в кресла-качалки. Бетси молча показала на боковую дверь. Мы улизнули через нее, через боковую веранду по деревянным ступенькам, на гравийную дорожку, ведущую к нашему коттеджу. Почти час спустя отец присоединился к нам на веранде коттеджа — его привел один из внучатых племянников Льюиса Шеклфорда. Все вчетвером мы устроились на веранде и проговорили еще час, пока я не сел в свою взятую напрокат машину и не уехал в аэропорт Ноксвилла. Но никто из нас ни слова не говорил о людях, которых мы видели в столовой. Как будто весь этот эпизод был грустным сном — и он действительно настолько напоминал кошмар, что, пока я ехал один в машине, а потом летел в самолете, едва ли не начал сомневаться в его реальности.
