Отец же, с другой стороны, как будто усох. Волосы были уже не такие густые, да и сам он казался не таким высоким, как всего лишь четыре месяца назад. Черты лица стали грубее и крупнее. Если сестры, так сказать, прибавили в годах, то он, на мой взгляд, явно прибавил в ушах. Занятий для нас четверых нашлось немного, не считая посещения столовой в гостинице и прогулок по территории. Отец иногда даже гулял без трости, и только тогда можно было заметить его неуверенный шаг и плохое зрение. Вообще говоря, он не казался больным или несчастным, просто словно ждал, когда произойдет что-нибудь интересное — и как всегда, в его манерах было что-то такое, отчего верилось, что интересное еще обязательно произойдет. В тех случаях, когда он брал трость на совместные прогулки по территории, я видел, как тяжело он на нее опирается. Мы часто отдыхали, сидя на скамейке или прислонившись к одной из резных каменных арок, которые попадались время от времени. Ели только в гостинице. На завтрак, обед или ужин чернокожий официант из столовой выходил в конец передней веранды и бил в большой колокол, чей звон разносился до самых дальних уголков территории курорта. И где бы мы с отцом ни находились, тотчас же отправлялись в гостиницу и, конечно, всегда заставали за назначенным столиком ожидающих Бетси и Жозефину, которые обычно махали нам с противоположного конца длинной столовой с высоким потолком.
⁂
В воскресенье перед моим отъездом обратно в Ноксвилл, мы, разумеется, вместе отправились в гостиницу на ранний ужин. Сестры настояли, чтобы все надели шляпы, хотя мы с отцом над ними и смеялись. Они так хотели, потому что все остальные женщины тоже придут в шляпах. Обычно прихожане возвращались из церкви в гостиницу прямиком в чинных головных уборах, и, по обычаю Совиной горы, те женщины, которые не посещали церковь (были такие и кроме нас), на воскресный ужин надевали шляпки из уважения к посещавшим службу. Еще когда мы с отцом шли по столовой — пока кожаные подошвы отцовских бело-коричневых туфель с загнутым носом стучали по начищенному сосновому полу, — у меня было ощущение, что я заметил за столиком в углу знакомое лицо. Когда мы сели, я бросил взгляд в ту сторону. Уже не знаю, чье именно лицо я увидел, пока мы пересекали столовую, — самой Клары Прайс или взрослой дочери Клары Прайс. Даже не знаю, кто из них был больше похож на Клару Прайс, которую я знал.
Первым делом я пересчитал детей за их столом. Всего их было пятеро, и никого — младше подросткового возраста. Затем я вгляделся в лицо Клары. Морщинистое и осунувшееся — но, по-моему, все еще красивое. Присутствовал и отец семейства (я не смог вынести и мысли о слове «муж»). Седовласый и лощеный, сказал я себе, в темном полосатом летнем костюме — воплощение того, что мы с Кларой называли «уважаемый чаттанугец». Они сидели все вместе — семья из Чаттануги, явно приехавшая с Западного края Сторожевой горы на воскресный ужин в гостиницу Совиной горы с «панорамными видами». Сразу, разумеется, встал вопрос, стоит ли подойти и заговорить. На самом же деле вопрос был в том, что будет более неловким: признаться отцу и сестрам, кто сидит за тем столом, чтобы затем подойти и представиться, или промолчать и прятать глаза на протяжении всего ужина. Каким-то образом я выдержал заказ и подачу блюд. А потом с увлечением ел, чтобы забыться. Теперь главной трудностью было сбежать из столовой, так и не решив, что же более неловко. Только об этом я и мечтал. Но мучения продлились всего пятнадцать минут, потому что стоило мне доесть свой «плавучий остров»
