Вызов в Мемфис | страница 61



из них. Как будто второе письмо писалось исключительно в целях подкрепить первое. (Вот почему я был так уверен, что в тот воскресный вечер последует второй звонок.) Обычно я улыбался про себя над обоими письмами — написанными поч­ти одинаковым почерком, — а затем, пожав плечами, отправлял их в мусорную корзину. Так же я поступил, когда прочел оба письма о вечере отца в «Голубой луне» вместе с щедрыми обещаниями присматривать за ним со всем вниманием и теплом в следующие месяцы.

Прочтя эти письма о «Голубой луне», скорее, в дежурном порядке, я буквально бросил их в корзину рядом со столом. Но каждое утро, прежде чем вернуться к работе, я смотрел из окна квартиры на городской горизонт. Каким же непохожим миром был Мемфис, говорил я себе каждый раз. И каждый раз молча, но искренне удивлялся тому, какой же это особый мемфисский феномен! Насколько это типично для того, что там происходило, говорил я себе. За тем исключением, что нужно брать в расчет некоторую эксцентричность моих сестер, заходившую и дальше эксцентричных нарядов. Я сейчас говорю о том, как сама Бетси оказалась тем вечером в «Голубой луне». О том факте, что она и Жозефина — две старые девы, ни больше ни меньше, — довольно регулярно посещали эти места: «Голубую луну», «Желтого попугая», «Красный фонарь». Там по субботам вечером отдыхал рабочий люд — в основном белые воротнички, — а также молодые люди всех социальных и экономических прослоек. Но сестры воображали — или притворялись перед собой, — что бары — практически то же самое, что и спикизи и ночные клубы, которые с таким удовольствием посещало их поколение в начале тридцатых. Не знаю, рассказывали ли Бетси и Джо своим подругам о том, куда ходили на свои ночные «свидания», но в присутствии отца они любили обронить эти названия, а потом покатиться со смеху. Но чего они, разумеется, не рассказывали отцу или мне, так это что сопровождавшие их мужчины — не те же самые, кто появлялся с ними на приемах для дебютанток в кантри-клубе, куда их по-прежнему приглашали, причем приглашали из вежливости, как давних членов мемфисского истеблишмента.

Мне всегда было стыдно из-за их упоминаний о ночных «свиданиях», хоть я и видел в воображении совсем не тех мужчин, о ком они говорили на самом деле. Даже после смерти матери редкий мой визит домой проходил без того, чтобы одна из сестер не призналась в интрижке, которую только что завершила, или интрижке, о которой подумывала в ближайшем будущем. Было неприятно представлять их с этими женственными мужчинами средних лет, но еще неприятнее — думать, что они пользовались платным эскортом. Так или иначе, их интрижка всегда либо как раз кончалась, либо только-только начиналась. О них никогда не говорили как об актуальных. А у меня, разумеется, никогда не было иллюзий относительно реального положения вещей, отчего почему-то становилось еще более неловко. И когда сестры вынуждали меня выслушивать свои признания, мы смотрели друг другу в глаза и весело смеялись — словно между нами существует идеальное понимание.